Что было, что будет...

О книге

 У героини нового романа Даниэлы Стил Олимпии Рубин– штейн есть все – успешная адвокатская карьера, счастливый брак, замечательные дети. И она с тактом, юмором, неиссякаемой энергией и оптимизмом справляется со всеми проблемами, которые неизменно сопровождают жизнь деловой женщины, матери большого семейства и хозяйки дома.

 Но однажды Олимпия раскрывает пришедший по почте конверт… В нем – приглашение ее дочерям-близнецам, оканчивающим школу, принять участие в традиционном торжестве. Бал дебютанток – событие исключительное и незабываемое в жизни юных представительниц высшего света, и Олимпия уже предвкушает радость дочерей… Но, к ее изумлению, реакция членов семьи была иной. С этого момента в жизни Олимпии все пошло кувырком.


Глава 1

 Стояло солнечное майское утро. Оливия Кроуфорд Рубинштейн хлопотала на кухне своего нью-йоркского дома на Джейн-стрит, который занимала со всей своей большой семьей. Район, где они жили, находился неподалеку от бывшего мясницкого квартала в Вест-Виллидже. Теперь же это был фешенебельный район с современными многоквартирными домами с привратниками, соседствовавшими с отреставрированными старинными особняками, стильными и солидными.

 Олимпия готовила ленч для своего пятилетнего сынишки Макса. Через несколько минут должен был подъехать школьный автобус, который забирал детей и развозил их по домам. Макс посещал детский сад в Долтоне, каждое утро мальчик на целый день уезжал из дома, и только в пятницу малыши оставались в группе для дошкольников до полудня. Олимпия всегда в этот день оставалась дома, чтобы побыть с сыном. Макс был не единственным ребенком Олимпии – от первого брака у нее было трое старших детей, а в браке с Гарри только один – Макс.

 Этот дом Олимпия с мужем отремонтировали шесть лет назад, когда она забеременела. До этого они жили в ее квартире на Парк-авеню, которую она занимала со своими тремя детьми после развода с первым мужем. Сюда и переехал Гарри.

 С Гарри Рубинштейном Олимпия познакомилась через год после того, как развелась с Чонси Уокером. Сейчас их браку было тринадцать лет. Они уже и не надеялись дождаться потомства, когда спустя восемь лет после свадьбы у них появился Макс. Родители, сводные сестры и брат души в нем не чаяли. Веселого, беззаботного малыша обожали все. Макс каким-то чудесным образом еще больше сблизил всех членов семьи, поселил радость в доме и в сердцах своих близких.

 Сама Олимпия была партнером в процветающей юридической фирме. Ее фирма специализировалась на делах о нарушении гражданских прав и коллективных исках. Олимпия главным образом вела дела, связанные с притеснениями или жестоким обращением с детьми, это был ее конек. В своей области она имела солидную деловую репутацию.

 Юридический факультет Олимпия закончила уже после развода, почти пятнадцать лет тому назад. А через два года после выпуска вышла замуж за Гарри, который был в числе ее преподавателей в Колумбийском университете. Теперь Гарри занимал должность судьи федерального апелляционного суда. А недавно его кандидатуру выдвигали в Верховный суд. Правда, выбор в конечном итоге пал на другого кандидата, но он был очень близок к назначению, так что оба надеялись, что следующая вакансия ему обеспечена.

 С Гарри у них были общие убеждения, ценности и пристрастия – несмотря на различие в происхождении. Он вырос в ортодоксальной еврейской семье, причем его родители в детстве пережили Холокост. Мать, уроженка Мюнхена, в десятилетнем возрасте попала в концлагерь в Дахау, там погибли все ее близкие. Отец Гарри был одним из немногих уцелевших узников Аушвица, а познакомился он с будущей женой много позже, уже в Израиле. Поженились, когда обоим не было и двадцати, и перебрались в Штаты.

 Никого из родных у них не осталось, и Гарри – их единственный сын – стал для них светом в окошке, средоточием всех устремлений, мечтаний и надежд. Всю жизнь родители Гарри работали как каторжные, чтобы дать сыну хорошее образование, отец – портным, мать – швеей в Нижнем Ист-Сайде – районе Нью-Йорка, где традиционно селились бедные иммигранты из Европы. Впоследствии Фрида, мать Гарри, работала уже на Седьмой авеню – в самом сердце индустрии моды.

 Отец Гарри умер вскоре после того, как его сын и Олимпия поженились. Больше всего Гарри печалило то, что старик не дожил до рождения внука. Мать Гарри – сильная, умная женщина, любящая без памяти своего сына и внука, сына, конечно же, считала гением, а внука – вундеркиндом.

 После второго замужества Олимпия перешла из епископальной веры в иудаизм. Вместе с мужем она ходила в реформаторскую синагогу, по пятницам обязательно читала положенные в Шабат молитвы и зажигала свечи, что всякий раз трогало Гарри до глубины души. И он, и его мать были убеждены, что Олимпия – женщина выдающихся достоинств, прекрасная мать, превосходный юрист и замечательная жена. Гарри, как и Олимпия, когда-то уже был женат, но детей от первого брака у него не было.

 В июле Олимпии должно было стукнуть сорок пять, Гарри было пятьдесят три года. Они являли собой гармоничную во всех отношениях пару, хотя и происходили из совершенно разных слоев общества. Даже внешне они каким-то чудесным образом дополняли друг друга. Она – блондинка с огромными голубыми глазами, он – кареглазый брюнет; она – изящная, миниатюрная, он – большой, сильный, добродушный, с неизменной улыбкой на губах. Олимпия, обычно сдержанная и серьезная, была готова искренне смеяться любой шутке, особенно исходящей от Гарри или кого-то из детей. И невесткой она была необыкновенно чуткой и заботливой. Семидесятипятилетняя Фрида была окружена вниманием и никогда не упускала случая прилюдно похвалить Олимпию.

 Родители же Олимпии происходили из совершенно иной социальной среды. Кроуфорды были представителями одной из самых известных семей высшего света Нью-Йорка, чьи благородные предки на протяжении поколений были связаны брачными узами с членами знаменитых родов Асторов и Вандербилтов. Их имена носили архитектурные сооружения и различные деловые центры, а дом в Ньюпорте на Род-Айленде, где они проводили каждое лето, хоть и назывался «коттеджем», считался одним из красивейших особняков и достопримечательностью этого фешенебельного курорта.

 К тому моменту, когда юная Олимпия – она тогда еще училась в Вассарском колледже – потеряла родителей, состояние семьи практически сошло на нет, и ей пришлось продать и дом, и землю, чтобы расплатиться по многочисленным долгам, в том числе налоговым. Отец Олимпии никогда всерьез не занимался делами и, как остроумно и очень точно выразился на его похоронах один дальний родственник, «имел небольшое состояние, которое сделал из большого».

 Выплатив долги и расставшись с солидной недвижимостью, Олимпия осталась практически без серьезных средств, но зато голубая кровь и аристократические связи были при ней. Ей только хватило, чтобы заплатить за учебу и оставить кое-что на будущее – из этих денег позже она и оплатила свое дальнейшее образование.

 Через полгода после окончания престижного колледжа Вассар Олимпия вышла замуж за Чонси Бедхама Уокера Четвертого, свежеиспеченного выпускника Принстона. Чонси Уокер был ее первой и большой любовью. Обаятельный, красивый, веселый парень был душою любого общества, искусным наездником и игроком в поло. Олимпия влюбилась в него с первого взгляда. С того момента, как Олимпия его увидела, другие юноши перестали для нее существовать. Олимпию нисколько не интересовало огромное состояние семьи Уокер, их связи и положение в обществе. Она была настолько ослеплена своей всепоглощающей любовью, что не замечала ни пристрастия Чонси к спиртному и азартным играм, ни его мотовства, ни многочисленных интрижек.

 После Принстона Чонси начал карьеру в принадлежащем семье инвестиционном банке. Почувствовав себя полновластным хозяином, он в конце концов стал появляться у себя в кабинете лишь изредка, для приличия. С Олимпией он тоже проводил совсем немного времени, предпочитая появляться дома далеко за полночь. Зато гулял направо и налево. Когда Олимпия осознала наконец, что на самом деле происходит, у них с Чонси уже было трое детей. Заботы о малышах целиком захватили молодую мать, и на размышления о собственной жизни у Олимпии не оставалось ни сил, ни времени.

 Их первенец Чарли родился через два года после свадьбы, а его сестренки-близнецы, Вирджиния и Вероника, тремя годами позже.

 Олимпия и сейчас не могла понять, как могла она, женщина проницательная и неглупая, так долго не видеть очевидного – поверхностности мужа, его бесчисленных измен, отсутствия интереса к ней и детям. Нет, она и тогда понимала, что Чонси вряд ли когда-нибудь станет примерным семьянином, и готова была с этим мириться, считая его человеком ярким и незаурядным. Увы, она прозрела не скоро.

 Олимпия и Чонси прожили вместе семь лет, к моменту развода Чарли исполнилось пять, девочкам было по два годика, а самой Олимпии – двадцать девять.

 Сразу после развода Чонси окончательно оставил работу в банке и переехал жить в Ньюпорт к своей бабке, которая была старейшиной светского общества Ньюпорта и Палм-Бич. Там он наконец целиком отдался праздности и развлечениям – посвятил себя игре в поло и охоте за представительницами прекрасного пола.

 Но холостяцкую жизнь Чонси Уокер вел недолго. Год спустя он женился на Фелиции Уэзертон, которая подходила ему идеально. Они выстроили дом рядом с поместьем бабушки, которое Чонси унаследовал безраздельно, купили новых лошадей для бабушкиных конюшен, а четыре года спустя у них уже подрастали три дочери.

 Годом позже вышла замуж во второй раз и Олимпия. Ее мужем стал Гарри Рубинштейн. Новый выбор бывшей жены Чонси Уокер воспринял как нечто нелепое и ужасное. Когда же их сын Чарли сказал отцу, что мама перешла в иудейскую веру, Чонси лишился дара речи. Не менее сильное впечатление произвело известие о поступлении Олимпии на юридический факультет. И Чонси сделал вывод, что, кроме аристократических корней, у него и его бывшей жены нет ничего общего и быть не может. Так что их развод был закономерен.

 

 Олимпия пришла к такому заключению гораздо раньше. Представления и установки, которым она следовала в молодости, с годами кардинально изменились. Ценности, исповедуемые бывшим мужем, а вернее отсутствие таковых, были абсолютно неприемлемы для той зрелой женщины, которой Олимпия стала.

 Все пятнадцать лет после развода Олимпия и Чонси старательно поддерживали шаткое перемирие, временами переходящее в боевые действия местного масштаба, поводом для которых чаще всего являлись финансовые причины. Чонси поддерживал детей от первого брака, хотя и не слишком щедро. Несмотря на свое огромное состояние, он не баловал своих старших детей, зато был куда более расточителен в своих нынешних расходах. К тому же он поставил перед Олимпией одно жесткое условие: никогда не понуждать их общих детей принять иудейскую веру.

 Впрочем, это условие ничего не меняло – Олимпия и так не собиралась ни на кого оказывать давления. Для нее переход в другую веру стал исключительно ее личным решением, в котором ее горячо поддержал Гарри. Чонси же был откровенным антисемитом и не считал нужным это скрывать. Гарри считал его высокомерным, напыщенным и, по большому счету, никчемным человеком. За все эти пятнадцать лет Олимпии так и не удалось найти основания, чтобы встать на защиту бывшего мужа – если не считать того, что она выходила за него замуж по любви и что он был отцом троих ее детей.

 Чонси был весь соткан из предрассудков и снобизма. И он, и его вторая жена ни в малейшей степени не утруждали себя политкорректностью. Гарри такое поведение считал абсолютно неприемлемым. Уокеры, по мнению Гарри, были людьми из другого мира, и он не мог понять, как Олимпия умудряется выносить бывшего мужа дольше десяти минут, не говоря уже о семи годах супружества. Для Гарри такие люди, как Чонси и Фелиция, да и все великосветское общество Ньюпорта, оставались загадкой. И он не имел желания ее разгадывать, так что редкие попытки Олимпии что-либо ему объяснить не достигали цели. Поняв это, Олимпия не стала досаждать мужу пространными объяснениями.

 Гарри боготворил Олимпию, любил ее детей и обожал маленького Макса. Удивительное дело, но одна из двойняшек, Вероника, подчас казалась скорее его дочерью, чем ребенком Чонси. С Гарри ее роднила приверженность к либерализму и идеалам социальной справедливости. А вот ее сестра Вирджиния унаследовала куда больше от своих ньюпортских предков, да и нрава она была более легкомысленного.

 Их старший брат Чарли учился в Дартмут-колледже. Одно время он серьезно увлекся теологией, но потом, казалось, изменил свои планы стать священником. Макс же был занятный человечек, не по годам рассудительный, чем напоминал бабушке Фриде ее отца, который в Германии был раввином, пока не попал в концлагерь Дахау – но и там, невзирая ни на что, он умудрялся помогать всем, кому только мог, пока не встретил свою смерть вместе со всеми близкими.

 Рассказы Фриды о ее детстве и погибшей родне всякий раз вызывали у Олимпии слезы. У Фриды Рубинштейн с внутренней стороны левого запястья была татуировка – порядковый лагерный номер, трагическое напоминание о несчастном детстве в фашистской Германии. Из-за этой татуировки она всегда носила вещи только с длинными рукавами. Олимпия никогда не забывала об этом, когда покупала Фриде блузки и джемпера, а это случалось часто. Между невесткой и свекровью царило полное взаимопонимание и уважение, лишь углублявшееся с годами.

 Олимпия отвлеклась от своих мыслей, услышав, как в ящик на двери опустили почту. Она забрала письма, закончила возиться с ленчем. И очень вовремя, потому что в этот момент раздался звонок – это вернулся из школы Макс. Наконец-то! Олимпия с утра предвкушала удовольствие от общения с сыном. Она всегда придумывала ему какое-нибудь особенное развлечение на пятницу. Но сегодня ей предстояло везти сына на тренировку по футболу.

 Олимпия считала себя бесконечно счастливой женщиной – у нее была и приносящая удовлетворение работа, и семья, являвшаяся для нее центром вселенной и смыслом всей ее жизни. А что еще нужно человеку?!

 Олимпия любила эти дни, когда позволяла себе остаться дома и никуда не спешить. Она радовалась самой возможности побыть с детьми. К вечеру вернутся девочки. Обычно они появлялись дома не рано: то у них теннис, то плавание, то встречи с друзьями, а у Вирджинии не было отбоя от кавалеров. Вероника была более строгих правил, она унаследовала от матери застенчивость и осторожность в знакомствах. Вирджиния пользовалась большим вниманием своих сверстников, а Вероника была успешнее в учебе. Осенью обе девочки должны были начать занятия в колледже Браун, а пока что в июне их ждало получение аттестатов зрелости.

 Чарли пошел по стопам отца и трех предшествующих поколений Уокеров и поступил в Принстон, но потом сделал выбор в пользу Дармут-колледжа. Среди его разнообразных интересов главным был хоккей на льду, так что Олимпия только молилась, чтобы к окончанию учебы сын сохранил целыми зубы. Через неделю он должен был приехать домой на летние каникулы, навестить отца и его теперешнюю семью, а затем отправиться поработать инструктором по верховой езде и конюхом в детский лагерь в Колорадо. Подобно отцу, Чарли обожал все связанное с лошадьми и превосходно играл в поло, но предпочитал менее церемонные виды конного спорта. Он получал удовольствие от езды в ковбойском седле и от обучения верховой езде детишек – Олимпия с Гарри всецело это одобряли.

 Вот чего бы Гарри совсем не хотелось, так это видеть, как приемный сын, следуя примеру своего папаши, все летние каникулы тратит на великосветские тусовки. Весь образ жизни Чонси был чужд Гарри, который всего в своей жизни добился кропотливым трудом. Гарри с удовлетворением отмечал, что в Чарли есть и стержень, и душа куда в большей степени, чем в его родном отце. Хороший парень, умная голова, доброе сердце и твердые принципы и убеждения. За Чарли можно было не беспокоиться.

 Девочек по случаю окончания учебы ждала поездка с подругами в Европу. В августе Олимпия с Гарри и Максом должны будут пересечься с ними в Венеции, проехать все вместе по Умбрии, побывать на озере Комо, а оттуда отправиться в Швейцарию, где у Гарри жили дальние родственники. Олимпия с нетерпением ждала этой поездки.

 По возвращении ей предстоит отвезти дочерей в колледж Браун, и тогда дома с ней останутся только Гарри и малыш Макс. Дом уже и теперь, когда уехал учиться Чарли, казался ей чересчур тихим. А с отъездом девочек и вовсе затихнет и опустеет. Впрочем, сестры и сейчас, в предвкушении выпуска и долгожданной свободы, редко бывали дома.

 В последние три года Олимпия особенно сильно скучала по старшему сыну и жалела, что они с Гарри не завели больше детей. Но сейчас, в сорок пять, она с трудом представляла себя в роли матери. Время было упущено безвозвратно. Все это было в прошлом, надо благодарить судьбу уже за то, что у них есть Макс.

 Едва заслышав звонок, Олимпия бросилась к двери. Перед ней предстал Макс, улыбающийся счастливой улыбкой пятилетнего ребенка. Он немедленно кинулся матери на шею.

 – Мам, у меня был такой классный день! – поспешил похвалиться он.

 Макс был замечательным ребенком. Он горячо любил родителей и сестер, а старшего брата просто боготворил, хотя и виделся с ним нечасто. Нежно любил бабушку, с удовольствием занимался спортом, обожал смотреть фильмы, жадно поглощал все, что приготовит мама, почтительно относился к своим преподавателям и был верным другом. Словом, абсолютно счастливый маленький человек.

 – У Дженни день рождения, нас угощали кексами! Шоколадными, такими обсыпанными…

 Малыш захлебывался от восторга, словно лакомство было для него в диковинку, хотя Олимпия, как член родительского комитета, прекрасно знала, что такие кексы в дни рождения у ребят бывают чуть не каждую неделю. Но для Макса любой день, хоть чуть-чуть отличающийся от обыденного, становился чудесным и совершенно особенным.

 – Вкуснотища!

 Футболка Макса была обрызгана краской. Джемпер с порога небрежно полетел на стул в прихожей. Кроссовки тоже были перепачканы краской. Чем бы Макс ни занимался, энергия била из него ключом.

 – У вас сегодня было рисование? – спросила Олимпия, когда Макс уже усаживался за большой круглый стол, за которым обычно собиралась вся семья.

 В доме была и большая столовая, обставленная антикварной мебелью, доставшейся Олимпии по наследству, но ею пользовались только по особым случаям – принимая гостей и в праздники, такие, как Рождество, Ханука, еврейская Пасха, День благодарения. В семье отмечались праздники и христианские, и иудейские, чтобы никто из детей не чувствовал себя ущемленным. Родители стремились привить им уважение к различным традициям. Поначалу свекровь смотрела на это косо, но теперь приняла этот семейный неписаный устав – «ради детей».

 

 В обычные же дни вся жизнь семьи сосредотачивалась на кухне, а для Олимпии кухня была еще и рабочим местом. В углу стоял небольшой стол с компьютером, на котором копились счета и бумаги, в большинстве имеющие отношение к хозяйству и жизни семьи. Наверху, рядом со спальней, у Олимпии был маленький кабинет, в котором она работала по утрам в пятницу, а иногда и вечерами, когда вела какое-нибудь крупное дело и была вынуждена брать работу домой.

 Но такое бывало нечасто. Обычно она предпочитала разбираться с делами в офисе. Совмещать карьеру и хозяйство было непросто. Но Олимпии это удавалось, что неизменно вызывало восхищение Гарри и старших детей.

 Дом – это святое. Так считала Олимпия и никогда не смешивала две эти составляющие ее жизни. Она редко заводила с детьми разговор о своих делах – только когда те сами интересовались. Она предпочитала интересоваться их успехами и проблемами. Даже няню к Максу Олимпия приглашала только на те часы, когда отсутствовала, не задерживая ее ни минутой дольше. Общение с сыном было для Олимпии и потребностью, и радостью, и она никогда не пренебрегала ни малейшей возможностью побыть с ним.

 – Как ты узнала, что у нас было рисование? – оживился Макс, с видимым удовольствием уминая за обе щеки сандвич с индейкой. Олимпия сделала все так, как он любил, майонеза положила ровно по его вкусу, а на гарнир приготовила целую гору картошки фри.

 Свои материнские обязанности она выполняла идеально. И относилась к ним очень естественно и без напряжения. Олимпия любила готовить, знала, что любят ее дети и чем порадовать Гарри, не жалела времени на разговоры с детьми, вникала в их проблемы, разбирая различные сложные ситуации.

 За редким исключением она была в курсе всего, чем они занимались. Свято хранила чужие секреты и могла дать дельный совет в любовных делах, во всяком случае, так считала Вирджиния. Вероника о своих увлечениях предпочитала помалкивать, да и Чарли неохотно делился своими любовными переживаниями. В своих романах он предпочитал разбираться сам – так было и в школе, когда Чарли еще жил дома. Чарли вообще был по натуре человеком довольно закрытым. Гарри же считал, что Чарли – настоящий мужчина, натура цельная и порядочная. Он относил к этой категории и Олимпию, невзирая на ее принадлежность к слабому полу. Жена понимала, что в его устах это большой комплимент.

 – А я ясновидящая, – улыбаясь, ответила Олимпия своему черноглазому сынишке, так похожему на своего отца. Волосы у Макса были до того черные и блестящие, что отливали синевой. – У тебя же футболка в краске! – О кроссовках она умолчала. Макс наверняка даже не заметил, что перепачкался.

 Он обожал рисование, а еще, по примеру Чарли и Вероники, пристрастился к книгам. Вирджинию же заставлять читать приходилось из-под палки. У нее были дела поинтереснее – переписываться по электронной почте с подружками, болтать по телефону, смотреть молодежные программы по телевидению.

 – Объясни еще раз, что такое «сновидящая»? Я забыл. Во сне увидела?

 Макс с озадаченным видом жевал, силясь припомнить уже один раз слышанное объяснение, которое вылетело из головы. Для пятилетнего ребенка у него был весьма обширный запас «взрослых» слов.

 – Ясновидящая. Это значит, я знаю, о чем ты думаешь, – пытаясь сохранить серьезность, ответила Олимпия и залюбовалась сыном.

 – Ага! – восхищенно кивнул ребенок. – Всегда знаешь! Я понял – мамы все знают про своих детей, правда? – Во всяком случае, его мама о нем знала все. Макс не раз убеждался в этом.

 Пять лет. Чудесный возраст! От дочерей Олимпия то и дело слышала упреки и протесты, зато для Макса она пока была абсолютным авторитетом. Такое отношение сына было для Олимпии большой поддержкой, особенно в последние два года, когда сестры вступили в переходный возраст со всеми его сложностями и проблемами. В первую очередь это относится к Вирджинии, с ней у Олимпии часто возникали конфликты, главным образом из-за родительских запретов. С Вероникой причиной разногласий чаще становились вопросы глобального свойства, связанные с несовершенством этого мира. Зачастую дочь ставила Олимпию в тупик своими непростыми вопросами.

 Олимпии было намного сложнее общаться с девочками-подростками, нежели с этим малышом или даже с их братом-студентом, всегда отличавшимся спокойным, миролюбивым и рассудительным нравом. В семье Чарли играл роль миротворца и посредника в переговорах, он делал все, что было в его силах, чтобы все жили в согласии, без взаимных претензий и обид. Чарли отдавал себе отчет в том, насколько разные люди его родители, а уж когда возникали ссоры между мамой и кем-то из сестер, то не кто иной, как Чарли, брался улаживать конфликты и добивался перемирия.

 Вероника слыла первой мятежницей и горячей головой и исповедовала порой весьма одиозные политические взгляды, а вот Вирджиния, по словам сестры, являла собой «сплошное недоразумение». Как правило, ее больше волновало то, как она выглядит, а не какие-то мудреные вопросы политики или общественной жизни. Джинни воспринимала жизнь как источник удовольствий и не желала обращать внимание на ее сложности.

 По вечерам Вероника с Гарри затевали долгие бурные дискуссии, хотя чаще всего в конце концов приходили к полному согласию. Вирджиния же была совершенно иного склада, она никогда не проявляла интереса к этим спорам и могла часами листать журналы мод и читать светскую хронику о жизни голливудских звезд. Иногда даже поговаривала о будущей карьере модели или актрисы. А Вероника мечтала о юридическом образовании – решила пойти по стопам мамы и Гарри – и после университета собиралась заняться политикой.

 Чарли насчет своего будущего пока еще ничего не решил, хотя до диплома ему оставался всего год. Подумывал после выпуска пойти работать к отцу в семейный инвестиционный банк, а может, продолжить учебу в Европе.

 А маленький Макс, любимец всей семьи, своими невинными проделками умудрялся снять любую напряженность. И, конечно, никто не упускал случая потискать его в объятиях. Все старшие его обожали, он вообще обладал свойством располагать к себе любого человека. Его любимым времяпрепровождением было крутиться возле мамы на кухне, валяться на полу с книжками, рисовать или, если мама занята, строить что-то из конструктора «Лего». Его нетрудно было увлечь любым занятием, все его радовало. Максу был по душе этот мир, а больше всего – населяющие его люди.

 Олимпия протянула сыну фруктовое мороженое на палочке и печенье, а сама принялась просматривать пришедшую почту, потягивая холодный чай.

 Ко всеобщей радости, всю последнюю неделю погода стояла прекрасная. Наконец-то пришла весна. Олимпия всегда с нетерпением ждала наступления теплых дней, от долгих зимних холодов она уставала. К маю уже изнемогала от пальто, сапог, детских комбинезонов, варежек и невесть откуда берущихся апрельских метелей.

 Сейчас она не могла дождаться, когда наконец придет лето и они отправятся в Европу. Так хотелось насладиться солнцем, теплом, морем! Втроем с Гарри и Максом они проведут две недели на юге Франции, после чего встретятся с девочками в Венеции. В Нью-Йорке к этому времени уже установится нестерпимая жара. А до отъезда Макса предстоит водить в городской лагерь, где он от души насладится любимым рисованием и лепкой.

 Макс, с потеками фруктового мороженого на подбородке и футболке, сосредоточенно жевал печенье. Олимпия в этот момент взяла в руки последнее письмо из пачки корреспонденции и отставила кружку с чаем. Это был большой конверт бежевого цвета, в каких обычно рассылают приглашения на свадьбу или юбилеи, но Олимпия точно знала, что никто из их знакомых не предупреждал их о грядущих торжествах.

 Она вскрыла конверт. Макс замурлыкал себе под нос только что разученную в школе песенку. В конверте действительно оказалось приглашение, но не на свадьбу и не на юбилей, а на бал, который должен был состояться весьма не скоро – в декабре. Это было совершенно особенное событие, бал дебютанток. Помнится, на таком же балу она блистала в свои восемнадцать. Бал назывался Аркадами – по названию фамильного поместья семьи Астор, в котором он когда-то впервые и состоялся. Имения уже давно не было, а название сохранилось. В конце девятнадцатого века первый такой бал устроили несколько самых аристократических родов Нью-Йорка.

 Тогда подобные мероприятия преследовали цель представить свету молоденьких дебютанток, чтобы облегчить им знакомство с будущими возможными женихами. За прошедшие сто двадцать пять лет назначение мероприятия, естественно, изменилось. Теперь молодые девушки «выходили в свет» задолго до своего восемнадцатилетия, никто не прятал их от посторонних глаз за школьными стенами. Сейчас бал дебютанток воспринимался скорее как дань традиции, как развлечение, ритуал, праздник юных красавиц, принадлежащих к так называемому светскому обществу, и повод хоть один раз в жизни предстать в белом вечернем платье.

 В чем-то этот бал был схож со свадебным торжеством, с ним были связаны многие установившиеся традиции – такие, как изящный реверанс при входе в зал через арку из цветов, непременный первый танец с собственным отцом, и всякий раз это был благородный и величественный вальс, как и во времена Олимпии, и за много лет до этого. В жизни девушек, для которых Аркады становились первым выездом в свет, это было незабываемое событие, память о котором они хранили всю жизнь. Ничто не могло всерьез омрачить этого события – ни неумеренные возлияния некоторых гостей, ни ссора с кавалером или какая-нибудь катастрофа с платьем перед самым выходом. Если оставить в стороне все эти досадные мелочи, бал оставался в памяти приглашенных как удивительный вечер, и, хотя этому торжеству была свойственна некоторая старомодность и нарочитая претенциозность, никого это не смущало. Олимпия до сих пор частенько вспоминала собственный дебют и предвкушала радость дочерей от этого приглашения.

 Однако это событие будет еще не скоро, а пока все пойдет своим чередом. Но девочки, конечно, будут с нетерпением ждать этого бала. Олимпия понимала, какие чувства, какое волнение может испытывать девушка, впервые выезжающая в свет. Аркады были своеобразной вехой в жизни, рубежом и дверью во взрослую жизнь. Олимпия хорошо понимала и то, что Чонси намеревается представить своих дочерей обществу. Он и мысли не допустит, что по какой-либо причине их дебют не состоится. В отличие от Олимпии он рассматривал дебют своих дочерей как деловое мероприятие, которое может повлиять на их дальнейшую судьбу и успех в обществе. А романтический ореол первого бала, как его рисовала память Олимпии, для Чонси не существовал вовсе.

 Олимпия заранее знала, что Вероника воспримет известие с недовольным ворчанием, а Вирджиния придет в такое возбуждение, что немедленно бросится на поиски самого великолепного бального платья.

 Давно уже и речи нет о том, чтобы присматривать женихов на балу дебютанток. Там можно лишь закрутить роман, который лишь в редких случаях перерастает в замужество, да и то намного позже. Девушки теперь появляются на балу в сопровождении родных или двоюродных братьев или школьных кавалеров. Приятеля приглашать на эту роль не рекомендуется – все уже давно поняли, какими это чревато осложнениями, тем более что подавать сведения о приятеле или бойфренде, а следовательно, приглашать его полагается за полгода до самого бала. В восемнадцать лет даже самая пылкая влюбленность, кажущаяся в июне всепоглощающей, едва ли способна продлиться до декабря, тем более что юным леди предстоит отъезд в колледж, где их ждут новые друзья и новые увлечения. Да и сам смысл этого бала теперь заключался лишь в том, чтобы порадовать дебютанток и их родных, оставить им чудесное воспоминание, поэтому ждать от него каких-то серьезных последствий в плане устройства личной жизни вряд ли оправданно.

 Олимпия не удивилась полученному приглашению, но невольное удовлетворение, что она держит его в руках, вызвало у нее улыбку. За последние годы она настолько отдалилась от светской жизни, что у нее даже стало появляться смутное, хоть и ничем не подкрепленное опасение, что ее девочек могут вычеркнуть из списка. Обе оканчивали Спенс – школу, где учились девочки из самых известных и состоятельных семей. И всем им предстояло в первый год после окончания школы, когда им как раз исполнялось восемнадцать лет, участвовать в тех или иных мероприятиях дебютанток. Правда, для менее родовитых выпускниц устраивались балы попроще. Аркады же всегда считались главным событием для дебютанток нью-йоркского избранного общества.

 Двадцать семь лет назад такой же первый бал до глубины души потряс Олимпию, задолго до нее на Аркадах дебютировали ее мать, обе бабушки, прабабушки и прапрабабушки. И теперь она была счастлива разделить семейную традицию со своими дочерьми, и не имело никакого значения, что весь мир, да и ее собственная жизнь, с тех пор очень и очень изменились. Теперь многие женщины стали вполне самостоятельными, работают, делают успешную карьеру, в браки вступают все позже, а остаться незамужней не считается зазорным. Избранников давно не оценивают по голубой крови, во всяком случае, для Олимпии происхождение ее избранника не имело значения. Главное, чтобы спутник жизни был порядочным, серьезным, надежным и умным человеком, любил и уважал жену – вот чего она от души желала своим девочкам. В идеале ей бы хотелось, чтобы ее будущие зятья были похожи на Гарри, а не на Чонси Уокера. А первый бал – это всего лишь повод принарядиться, надеть роскошное белое платье в пол и белые перчатки выше локтя. Кто знает, может, такая возможность кому-то выпадет только один раз в жизни?! Так пусть будет хотя бы этот единственный раз…

 Олимпия уже предвкушала, как станет помогать Веронике и Вирджинии с выбором платьев. Это обещает быть делом нелегким, ведь вкусы у дочерей такие разные. Хотя можно считать, что Олимпии в некотором смысле повезло: готовя к выходу в свет своих близняшек, она имеет шанс получить двойное удовольствие.

 Она мечтательно смотрела на приглашение, а по губам блуждала смутная улыбка. Макс удивленно поглядывал на мать. С ней происходило что-то непонятное: она была здесь, совсем рядом, но казалось, что она отправилась в свое, неведомое ему, путешествие. И выглядит она по-другому – не его взрослая и серьезная мама, а маленькая смущенная девочка с робкой улыбкой на лице. Да так оно и было. Сейчас, когда на нее нахлынули воспоминания, Олимпия будто вновь почувствовала себя совсем юной девушкой, и сын смотрел на нее с нескрываемым любопытством. Видно было, что она вспоминает о чем-то приятном.

 – Мам, это у тебя что? – спросил Макс, ладошкой стер с подбородка подтаявшее мороженое, после чего, недолго думая, вытер руку о джинсы.

 – Приглашение твоим сестрам, – ответила Олимпия, возвращаясь к реальности, и положила приглашение обратно в конверт.

 

 В голове мелькнуло, что надо будет попросить людей из оргкомитета дать и второе приглашение, чтобы потом можно было поместить приглашение каждой из дочерей в памятный фотоальбом – такой же, как был у нее на память о ее собственном дебюте. Где-то он до сих пор лежит наверху в книжном шкафу. Настанет и в их жизни день, когда они вот так же с умилением станут вспоминать свой первый бал и рассказывать о нем своим дочерям. Дочери, когда были маленькие, то и дело смотрели ее альбом. Помнится, им было лет по пять, когда Вирджиния всем говорила, что ее мама настоящая принцесса.

 – Приглашение? На день рождения? – Макс был заинтригован. – Их зовут в гости?

 – На светский бал, – терпеливо объяснила Олимпия. – Это такой большой праздник, куда все являются в красивых белых платьях. Это называется «выход в свет». – Олимпия произнесла это таким тоном, будто речь шла о первом бале Золушки. Собственно, так оно и было.

 – Выход? Откуда? – продолжал допытываться Макс, явно озадаченный. Олимпия рассмеялась.

 – Хороший вопрос. Вообще-то никто ниоткуда не выходит. Раньше так говорили, имея в виду, что девушки впервые выезжают из дома, чтобы найти себе жениха. Теперь они просто едут на праздник и весело проводят там время.

 – А что, Джинни и Вер собрались жениться? – забеспокоился Макс. Он знал, что сестры уезжают учиться, но жениться – это кое-что посерьезнее. Неужели они уедут насовсем?!

 – Про девушек говорят «выйти замуж». «Жениться» – это про мужчин, потому что они берут себе жен.

 – И поэтому называется «жених»? – допытывался малыш.

 – «Жених» – это до свадьбы, а потом он уже называется «муж».

 – А зачем им искать женихов? Они больше не хотят с нами жить?

 – Ну, что ты, зайчик, этого ни у кого и в мыслях нет! Просто девочки нарядятся в вечерние платья и поедут на бал. И мы с папой поедем. Папа будет с ними танцевать, и их папа – тоже. И бабушка Фрида поедет. А потом мы все вернемся домой.

 – И это все? Фу, скука! – поморщился Макс. На его взгляд, день рождения куда веселее. – А мне тоже надо будет ехать?

 – Нет. Пускают только взрослых.

 Это была одна из традиций мероприятия – до восемнадцати лет туда никого не приглашали, младшим братьям и сестрам вход был заказан. Вот старшие – пожалуйста.

 Одна из дочерей, подозревала Олимпия, захочет, чтобы ее сопровождал Чарли, а с кем поедет вторая, оставалось лишь гадать. Скорее всего – с кем-то из приятелей. Ну, да это их дело. Она лишь могла предположить, как распределятся роли: Вероника наверняка позовет с собой брата, а Вирджиния – какого-нибудь дружка.

 Ответить на приглашение нужно было в течение месяца, но Олимпия решила, что тянуть с ответом незачем. На той неделе надо будет послать подтверждение и чек. Взнос с участниц брали небольшой, средства направлялись на конкретные благотворительные цели.

 Попасть же на бал за деньги было невозможно. Здесь решало не состояние, а соответствие определенным критериям: имели значение либо наследство, как в случае с ее девочками, либо аристократическое происхождение, чему ее дочери также соответствовали, хотя Олимпия никогда не кичилась своими благородными корнями. Для нее это была данность, некое присущее их семейной истории и образу жизни качество. Она никогда всерьез об этом даже не задумывалась. Если Олимпия чем и гордилась, то не своей «голубой кровью», а собственной семьей и тем, чего сумела сама добиться в жизни.

 Макс наконец покончил с печеньем и отправился в свою комнату играть. Позвонил Гарри, предупредил, что домой вернется поздно: после слушаний у него назначено совещание с двумя коллегами-судьями. Так что сообщать мужу о полученном приглашении Олимпия пока не стала. Впрочем, это хоть и приятная новость, но далеко не вселенского масштаба. «Вечером расскажу, – решила Олимпия, – а сначала обрадую дочерей».

 Олимпия взглянула на часы – пора было везти Макса на футбол, они почти опаздывали.

 После тренировки заскочили в супермаркет, а когда вернулись домой, девочки уже были дома. Обе собирались отправиться гулять, каждая со своей компанией. Гарри вернулся позже, чем предполагал, Олимпия в это время хлопотала у плиты. Девочки же очертя голову пронеслись мимо – только их и видели.

 Бледный Макс неожиданно появился на кухне и пожаловался, что ему нехорошо, и его стало рвать. Только в половине одиннадцатого уложили его в постель, и обессиленный малыш наконец уснул.

 Гарри выглядел уставшим и отказался от позднего ужина. Олимпия убрала еду в холодильник, а сама подсела на диван к мужу и положила голову на плечо. За вечер, после всех треволнений с сыном, ей дважды пришлось переодеваться. Олимпия успела принять душ, но вид у нее все равно был неважный, Гарри же хмуро взирал на папки с бумагами, которые принес домой, чтобы поработать с делами в выходные.

 Он поднял глаза и улыбнулся, радуясь, что после суматошного вечера может наконец побыть в тишине наедине с женой.

 – Добро пожаловать на грешную землю, – горько усмехнулась Олимпия. – Прости, что не удалось по-человечески поужинать.

 – Ерунда, я не голоден. А ты бы съела чего-нибудь, – великодушно предложил он.

 Хотя Олимпия общепризнанно и считалась хорошей хозяйкой, Гарри любил возиться у плиты и отличался куда большей кулинарной изобретательностью. Особенно ему удавались тайские блюда, и в тяжелую минуту он неизменно вызывался приготовить для семьи еду – особенно если у Олимпии выдавалась трудная неделя и она засиживалась на работе допоздна, что, вообще-то, происходило редко, или когда с детьми что-нибудь случалось, как, например, сегодня с сыном. Хотя, надо признать, возможность проявить себя в домашнем хозяйстве выпадала Гарри нечасто.

 Олимпия покачала головой. Есть ей совсем не хотелось.

 – С Максом, надо полагать, ничего серьезного? – обеспокоенно спросил Гарри.

 – Надеюсь. Набегался, как угорелый, на тренировке, да еще пару раз в живот пихнули. Другой вариант – вирус. Надеюсь, у них в школе нет никакой эпидемии.

 Имея в доме четверых детей (или троих, как в данный момент), они уже привыкли к подобным неожиданностям. Дети подхватывали болячки то и дело. Так происходило из года в год, пока они подрастали. Гарри это поначалу приводило в ужас, но и он постепенно привык.

 Наутро Максу легче не стало, напротив, у него даже поднялась температура, из чего Олимпия сделала вывод, что виной всему все-таки не футбол, а грипп. Она отправилась в видеопрокат запастись для мальчика фильмами, а Гарри остался с сыном. После обеда малыш долго спал.

 Девочки почти все выходные отсутствовали, Джинни даже ночевать осталась у подружки. Они уже вышли на финишную прямую, до аттестата было рукой подать, жизнь в них била ключом, и желание общаться нарастало перед расставанием со школой.

 Только в воскресенье вечером вся семья наконец снова оказалась в сборе. Максу стало лучше, и все собрались в кухне за столом. Гарри и Вероника играли с Максом в карты, Джинни углубилась в чтение модного журнала, а Олимпия занималась ужином. Она обожала эти семейные посиделки, ей нравилось стоять у плиты и видеть рядом всех своих близких. Вот поэтому они и отвели в своем доме такое большое помещение под кухню.

 Олимпия извлекла из духовки двух подрумянившихся кур и вспомнила о полученном еще в пятницу приглашении. Впервые за двое суток!

 – Господи, я же совсем забыла вам сказать что-то очень важное. Дорогие мои дочери, – произнесла она и поспешно наклонилась к духовке, чтобы вынуть сковороду с запеченной картошкой. Олимпия хотела в полной мере насладиться эффектом от сделанного сообщения и, предвкушая восторги дочерей, медленным взглядом обвела свое семейство.

 Вероника подняла глаза. Она знала, что такое Аркады, в школе как раз на днях был об этом разговор. Приглашения были разосланы, а значит, все, кому предстоял первый выезд в свет, уже были оповещены и активно это обсуждали.

 – Какая глупость! – проворчала Вероника и сдала карты. Они играли в детскую игру, Макс, конечно, выигрывал, отчего бурно радовался. Он обожал одерживать верх над старшими.

 – Мам, что ты сейчас сказала? Повтори! – оживилась Джинни.

 Обе сестры были очень хороши собой, яркие голубоглазые блондинки. У Джинни распущенные длинные волосы струились по плечам, она сейчас была слегка подкрашена. Вероника предпочитала строгую косу, не тронутое косметикой лицо ее сияло чистотой, она никогда не испытывала желания приукрасить себя искусственно – ни сейчас дома, когда играла с отчимом и братишкой, ни в другое время.

 Будучи очень похожими друг на друга внешне, девочки придерживались абсолютно различных стилей в одежде. Что облегчало всем окружающим их узнавание. Особенно радовался этому Гарри. Если бы сестры носили одинаковые вещи и прически, он бы наверняка их путал. Честно говоря, вряд ли кто-нибудь мог бы в ином случае определить, кто из них кто, кроме их собственной матери да, может быть, старшего брата. Даже Макс путал сестер, навлекая на себя массу беззлобных насмешек.

 – Я сказала, что вам пришло приглашение на бал дебютанток Аркады, который состоится в декабре. В пятницу принесли. – Олимпия постаралась произнести фразу как можно сдержаннее, скрывая свою радость и гордость за дочерей.

 Она сдобрила картошку маслом и разрезала кур на куски. Салат был уже приготовлен и выложен в прозрачную салатницу.

 – Но ты же не ждешь, что мы пойдем, а? – нахмурясь, буркнула Вероника.

 Олимпия ничего не сказала в ответ, а Вирджиния расплылась в широкой улыбке.

 – Мам, круто! Я боялась, нас вообще не позовут. В школе девочки тоже получили приглашения на прошлой неделе. – Вирджиния до сих пор не забыла, как отец когда-то язвительно заметил, что переход их матери в иудейскую веру может сделать их изгоями в высшем обществе. Она тогда не поняла, шутил ли отец или говорил всерьез, но слова его прочно засели в ее головке.

 – И нам в пятницу принесли. У меня просто из-за болезни Макса из головы вылетело, – оправдывалась Олимпия.

 

 – Когда едем платья выбирать? – оживленно спросила Джинни – в точности, как и ожидала Олимпия. Она повернулась к дочерям с улыбкой, но тут опять подала голос Вероника:

 – Платья? Ты что, спятила? – Вероника вскочила и с негодованием воззрилась на сестру. – Ты что, собираешься участвовать в этом снобистском фарсе? «Сливки общества»! Джинни, я тебя умоляю, отвлекись ты от своих голливудских журналов хоть на пять минут! Тебя ведь приглашают не для того, чтобы ты денек посидела на троне. И не чтобы награду вручить. Тебя приглашают выразить свое отношение к тем, кто не является «белым англосаксом протестантской веры». Ты выставишь себя полной идиоткой, если будешь участвовать в этой самой что ни на есть отвратительной, допотопной и сексистской традиции!

 Вероника выпрямилась во весь рост и метала молнии, а растерянные мать и сестра с недоумением взирали на нее. Олимпия была готова к тому, что Вероника немного поворчит, но такого всплеска возмущения никак не ожидала.

 – Вероника, успокойся! Не стоит впадать в крайности. Тебя же не зовут участвовать в марше неофашистов! Это всего лишь светский бал. Праздник!

 – Да какая разница? В Аркадах разве участвуют афроамериканцы? Или евреи? А может, латиносы или азиаты? Да как ты, мам, можешь быть такой лицемеркой? Ты же иудейка, ты замужем за Гарри! Если ты нас заставишь это сделать, это будет ему настоящая пощечина.

 Вероника кипела благородным гневом, а Вирджиния готова была разреветься.

 – Да какая пощечина? Абсолютно невинный бал дебютанток! Пофорсите в нарядных белых платьях, потанцуете, выйдете на поклон, развлечетесь от души. Кроме того, я понятия не имею, кто еще там будет и к какой расе они относятся. Я уж и не припомню, как это было, когда я участвовала в таком мероприятии.

 – Не говори ерунды, мам! Ты прекрасно знаешь, что туда пускают только белых англосаксов, и единственная цель этого, как ты говоришь, «мероприятия» – чтобы всяк сверчок знал свой шесток. Ни один порядочный человек туда носа не покажет. И я не поеду! Мне плевать, что ты сейчас скажешь или что скажет Джинни, но я никуда не поеду! – Вероника стояла насмерть, а Вирджиния все-таки расплакалась.

 – А ну-ка, успокойтесь! – приказала Олимпия негромким, но твердым голосом. Подобная болезненная реакция Вероники начинала ее раздражать, в то время как Гарри озадаченно взирал на спорящих.

 – Могу я полюбопытствовать, из-за чего, собственно, сыр-бор? Если я правильно понял, девочки получили приглашение на сборище, организованное ку-клукс-кланом или Святой Инквизицией, и Вероника отказывается идти?

 – Вот именно! – поддакнула дочь, гневно расхаживая по кухне, тогда как Джинни с мольбой взирала на мать, ища поддержки.

 – Ты считаешь, мы не должны пойти? – спросила она в панике. – Мам, не позволяй ей все испортить… Все же пойдут! Две наши девочки в эти выходные уже платья в «Саксе» себе купили! – Джинни, судя по всему, и так уже волновалась, что ее опередили.

 – А ну-ка, обе успокойтесь! – повторила Олимпия, накрывая стол.

 Она протянула Вирджинии салфетку, всем своим видом стараясь излучать невозмутимость, которой вовсе не испытывала. Обе дочери удивили ее своей чрезмерно эмоциональной реакцией.

 – Мы все обсудим. Это не сборище ку-клукс-клана, пойми же ты, Вероника! Это бал, когда вы впервые выходите в свет. Ваш первый бал! Я была приглашена на такой бал, ваши бабушки тоже. Это нечто необыкновенное, на всю жизнь у вас останется память об этом событии.

 – Да я скорее умру! – вскричала Вероника.

 – Мам, а я хочу пойти! – вскочив из-за стола, крикнула Джинни и разрыдалась.

 – Еще бы! – закричала на сестру Вероника. Теперь и у нее в глазах стояли слезы. – Более идиотской затеи в жизни не видела! Устроить такое в наше время! Это оскорбительно! Мы выставим себя снобками, расистками и полными дебилками! Я скорее пойду на марш мира или буду копать канавы в Аппалачах или Никарагуа – да где угодно, лишь бы не надевать ваше дурацкое белое платье и не выпендриваться перед толпой тупых, высокомерных людей, исповедующих отсталые политические взгляды! Мам, – повернулась она к матери с ледяным взглядом, – я никуда не поеду! Можешь делать со мной, что хочешь. Не поеду – и точка! – Тут она с отвращением прищурилась на сестру. – А ты, если хочешь, иди, покажи всем этим сливкам общества, которые давно прокисли, что ты такая же тупая и пошлая, как они.

 С этими словами Вероника бросилась прочь и, хлопнув дверью, заперлась у себя в комнате. Джинни стояла посреди кухни и хлюпала носом.

 – Вот всегда она так! Мам, не разрешай ей! Вечно она все портит!

 – Пока что она ничего никому не испортила. Вы обе принимаете все слишком близко к сердцу. Давайте-ка пару дней подождем, пока страсти улягутся, а потом вернемся к этому разговору. Она остынет. Ты только к ней не приставай!

 – Нет, не остынет! – со страдальческим лицом возразила Джинни. – Коммунистка! Ненавижу!

 Теперь уже Джинни в слезах выбежала из кухни, а через мгновение хлопнула дверь и в ее комнату. Гарри в полном недоумении воззрился на жену:

 – Можешь хоть ты мне объяснить, что происходит? Скажи, ради бога, что такое Аркады? И что это у нас с девицами? – Гарри был искренне потрясен всем увиденным. Никогда прежде он не видел девочек такими разъяренными и непримиримыми.

 Ответил ему Макс, невозмутимо покачивая ногой.

 – Мама хочет, чтобы они нашли себе женихов, – простодушно объяснил он. – А они, по-моему, не хотят. Джинни, может, и хочет, она ведь больше мальчиков любит. А Вер, наверное, жениться не собирается. Да, мам?

 – Не жениться, а выходить замуж, я же тебе объясняла. Только это тут совсем ни при чем. – Олимпия беспомощно опустилась на стул. – Раньше на таких балах действительно искали мужей. Теперь их устраивают не для того, – еще раз объяснила она сыну, после чего повернулась к Гарри. Олимпии вдруг стало нестерпимо жарко. Атмосфера в доме неожиданно накалилась до предела. Олимпия тоже разволновалась не на шутку. Она и не предполагала в Веронике такой злой ярости. Неужели девочки настолько нетерпимы друг к другу? Стараясь не показывать своего огорчения, она ответила на вопрос Гарри:

 – Девочкам прислали приглашение на бал Аркады. Почтальон в пятницу принес. Я обрадовалась, думала, они будут счастливы отправиться на бал. Я сама в свое время была на таком балу. Веселый, красивый праздник, и ничего больше. Никакого вызова, никаких демонстраций… Честно говоря, не понимаю, из-за чего Вероника подняла такой шум.

 – Постой-постой! Я все-таки не понял. Какие еще Аркады? Мне известны только арки в эмблеме «Макдоналдса». Едва ли мы спорим из-за того, идти им в «Макдоналдс» или нет. Что-то мне подсказывает, что речь о чем-то другом.

 – Аркадами называется традиционный рож– дественский бал дебютанток, – снова начала свои объяснения Олимпия. – Это самый старый и самый престижный бал в Нью-Йорке. В обществе ему придают большое значение. А когда я была в их возрасте, придавали еще больше. Моя мать тоже дебютировала на таком балу, а до нее – обе мои бабушки. А теперь это не более чем торжественный праздник, обставленный в старинном духе, дань старомодной традиции. Совершенно невинное светское мероприятие. Девушки надевают бальные платья и танцуют с отцами первый танец – вальс. А Вероника приплела сюда какой-то несуществующий политический подтекст. Ничего такого там и в помине нет! Просто праздничная вечеринка, правда, шикарная, но и только. Джинни очень хочется пойти, и я ее понимаю.

 – А туда любой может явиться? – осторожно спросил Гарри.

 – Нет, необходимо приглашение. Девочки его получили, потому что они из достойной благородной семьи, – без всякой задней мысли ответила Олимпия.

 – А тем, кто принадлежит к другой расе или вере, туда вход заказан? – еще точнее сформулировал свой вопрос Гарри.

 На этот раз Олимпия помедлила с ответом. Макс, уминая свою картошку, с интересом поглядывал на родителей и даже не замечал, что у него по груди течет растопленное масло.

 – Может быть. Раньше было так. Как теперь, я не знаю.

 – Судя по реакции Вероники, она осведомлена лучше тебя. Если то, что она говорит, правда и людей с желтой или черной кожей туда не пускают, тогда я с ней согласен. Полагаю, девушек из еврейских семей тоже не приглашают?

 – Гарри, ради бога! Да, это светский бал. Такие балы проводятся с незапамятных времен. Он старомодный, традиционный, с англосаксонским уклоном, но так же устроены и все клубы – да мало ли что еще! Возьми, к примеру, Социальный реестр – никто же не возмущается, что в этот справочник вносят только потомков аристократических фамилий! Что же ты против мужских клубов не выступаешь, туда же женщин вообще не пускают?

 – Я в них не состою, – лаконично ответил Гарри. – Я судья апелляционного суда и не могу позволить себе членство в какой-либо организации дискриминационного толка, а этот твой бал, как я понял, как раз относится к таковым. Мое мнение на этот счет тебе известно. Ты считаешь, если бы у нас с тобой была дочь и организаторы знали, что ты теперь иудейка, ее бы пригласили?

 Непростой вопрос. Но ведь девочки не принадлежали к иудейской вере, а их родители происходили из влиятельных аристократических англосаксонских семей. И дочери у них с Гарри нет. Так что вопрос был сугубо теоретический. Что Олимпия знала наверняка, так это то, что Чонси захочет, чтобы его дочери появились на этом балу. И придет в ужас, если этого не произойдет. Да и сама она, при всех ее либеральных взглядах – особенно в сравнении с убеждениями ее бывшего мужа и его второй жены, – не видела в этой традиции ничего предосудительного и считала ее вполне невинной. Гарри, по ее мнению, преувеличивает. Как и ее дочь.

 – Я понимаю, что вы имеете в виду, когда говорите о дискриминации. Но этот бал устраивается не для того, чтобы кого-то оскорбить – просто чтобы доставить девочкам удовольствие. Это их первый бал, представляешь? Это все равно что почувствовать себя Золушкой на балу, где все танцуют в красивых белых платьях, а в полночь бал заканчивается и все возвращаются к своей обычной жизни. И что ужасного в этом коротком празднике молодости и легкого флирта?

 – Все дело в том, что одни веселятся, а другие остаются за бортом. На таких принципах строилась нацистская Германия. Это дискриминационное мероприятие в арийском духе, там тоже приглашали девушек только «голубых» кровей. Может, нескольких евреек и пригласят, чтобы соблюсти видимость, но сам дух этого бала порочен, его принципы – ложные! Евреи подвергаются дискриминации на протяжении тысячелетий, и я против продолжения этой традиции! В наше время дискриминация позорна, туда должен иметь возможность явиться любой человек, если у него есть такое желание.

 – В таком случае и все клубы надо позакрывать! И частные школы! Ладно, согласна, пусть это будет мероприятие узкого круга англосаксов, которые вывозят в свет своих дочерей. Но зачем приплетать сюда политику? Почему не признать, что это просто праздник для девушек, и на том успокоиться?

 – Мои родители пережили Холокост, – мрачно проговорил Гарри. – Тебе это известно. Всю их родню уничтожили люди, ненавидевшие евреев. Те, кто устраивает этот бал, тоже расисты – насколько я могу понять. Это противоречит всем моим убеждениям и принципам. И я не хочу иметь ничего общего с подобным мероприятием! – Муж говорил таким тоном, словно Олимпия на его глазах нарисовала на стене кухни свастику. Он только что не шарахался от нее, и все это – в присутствии маленького сына, который, кстати сказать, неожиданно расплакался, видя, что родители ссорятся.

 – Гарри, прошу тебя, не надо все утрировать! Это бал дебютанток, только и всего. Его устраивают для своих подросших дочерей взрослые солидные люди. Только и всего!

 – Что бы ты ни говорила, Вероника права! – подвел черту Гарри и резко встал. К еде он так и не притронулся.

 Не дождавшись, когда ему порежут мясо на кусочки, присмиревший Макс принялся мять вилкой вторую картофелину. Ну когда же мама обратит внимание на него!

 – Я считаю, девочки не должны в этом участвовать! – убежденно произнес Гарри. – Вряд ли твое присутствие на подобном мероприятии может быть убедительным доводом. Я целиком поддерживаю Веронику. И каково бы ни было твое решение, на меня можешь не рассчитывать.

 С этими словами он швырнул салфетку на стол и вышел, а Макс, в недоумении уставившийся на отца, перевел встревоженный взгляд на мать.

 – По-моему, этот бал – плохая затея, – вздохнув, произнес малыш. – Все так рассердились!

 – Да уж… – кивнула Олимпия и тяжело опустилась на стул. – Понимаешь, – повернулась она к мальчику, – это всего лишь вечеринка. И чего они так раскипятились?! – У Олимпии остался единственный слушатель и тот пяти лет.

 – И там будут мучить евреев? – забеспокоился Макс.

 Его бабушка Фрида говорила, что люди, которых называют нацистами, творили страшные вещи. Макс запомнил, что много страшных вещей совершалось по отношению к евреям. А еще он знал, что его родители исповедуют еврейскую веру – как и его бабушка, и многие ребята в школе.

 – Да ты что! Никто там не собирается мучить евреев! – воскликнула потрясенная Олимпия. – Говорю же тебе, это будет такой специальный праздник для молодых девушек. А у нашего папы настроение плохое, он очень устал на работе. Сам подумай, Макс, ну что плохого может быть в празднике? Ты же сам ходил на праздники и знаешь, как там бывает весело и интересно.

 – Правда, – немного успокоился Макс. – Но папа и Вер все равно туда идти не хотят, да? А вот Джинни, по-моему, обрадовалась, ей так хочется купить новое платье.

 – Ты прав, малыш. Уж не знаю, как они решат, но, по-моему, отказываться не стоит.

 – Даже если вы им там женихов не найдете? – Макса одолевало любопытство.

 – Даже если не найдем, – невесело улыбнулась Олимпия. – Зайчик, я тебе уже говорила, никто не собирается искать им женихов. Мы только хотим, чтобы они повеселились и потанцевали в красивых длинных платьях.

 – Нет, я думаю, папа не поедет, – все переживал Макс. Олимпия наконец порезала ему курицу. За столом они сидели вдвоем, Макс с видимым удовольствием поглощал курицу, а вот у Олимпии аппетит совсем пропал.

 Олимпия попыталась представить себе, что ей предстоит услышать от Чонси, если девочки откажутся от дебюта. В своих убеждениях Чонси и Гарри были антагонистами. И ее прошлая и настоящая жизнь, олицетворением чего служили ее мужья, тоже не имела между собой ничего общего. Единственной ниточкой между ними была она сама.

 – Я все же надеюсь, что папа поедет, – тихо сказала Олимпия. – Там будет весело!

 – Нет, мама, он не поедет, – возразил мальчик и с серьезным видом покачал головой. – Я думаю, не надо им ни в какой свет выходить! – Макс округлил глаза. – Пусть лучше дома сидят!

 Этот накаленный спор так взволновал Олимпию, что теперь она и сама не знала, как отнестись к полученному приглашению.