О книге
Любящих супругов Лиз и Джона постигла страшная трагедия — умерла маленькая Энни, и все в семье Уиттейкеров пошло вкривь и вкось, до тех пор. пока в доме не появилась подруга их сына Томми. Юная Мэрибет тоже пережила горе — за единственное пылкое свидание с едва знакомым парнем ей пришлось расплачиваться по самой дорогой цене. Трогательная любовь-дружба между Томми и Мэрибет и забота о будущей юной маме захватили Лиз, заставив забыть свое горе. И когда на свет появилась девочка, Лиз приняла этот великий дар, который послала ей судьба!
Глава 1
Энни Уиттейкер любила все, что было связано с Рождеством. Ей нравился сам воздух, атмосфера ожидаемого праздника, царящая повсюду, нравились ярко освещенные елки на газоне перед каждым домом и опоясанные гирляндами лампочек Санта-Клаусы на крышах. Она любила рождественские гимны, и ожидание прихода Санта-Клауса с подарками, и посещение катка, и неизменную чашку горячего шоколада.
Что может быть лучше, чем сидеть рядом с мамой, есть хрустящую кукурузу и во все глаза смотреть на рождественскую елку, увешанную разноцветными фонариками? На Рождество мама разрешала ей ложиться попозже, и уже в предрождественские дни сердце пятилетней девочки наполнялось восторгом и нетерпеливым ожиданием.
Когда Энни родилась, Элизабет Уиттейкер исполнился уже сорок один год, и эта беременность явилась для нее сюрпризом.
К тому времени она уже давно перестала мечтать о втором ребенке.
Их первенцу Томми исполнилось десять лет, и после многочисленных попыток супругов завести второго ребенка Уиттейкеры смирились с мыслью, что он будет их единственным сыном.
Томми рос замечательным мальчиком — у Джона с Элизабет никогда не возникало с ним проблем. Он играл в футбол и бейсбол в Малой лиге, каждую зиму подтверждая свой статус лучшего игрока в хоккейной команде. Он делал все, что от него требовалось, — хорошо учился в школе, любил родителей, и у них никогда не было повода заподозрить в нем какое-либо отклонение от нормы, мелкие недостатки у него были, и Томми вряд ли можно назвать образцовым ребенком, но он вполне заслуживал того, чтобы считаться хорошим мальчиком.
От Лиз он унаследовал светлые волосы, а от отца — ярко-голубые глаза. У Уиттейкера-младшего было здоровое чувство юмора и острый ум, и после естественного шока, вызванного сообщением родителей, он легко смирился с появлением на свет младшей сестренки.
И в течение пяти с половиной лет после ее рождения ему казалось, что в их семье поселилось маленькое солнышко. Энни была живой непоседливой девочкой, фонтанирующей самыми невероятными идеями, и всякий раз, когда она играла с Томми, по всему дому раздавались взрывы оглушительного смеха.
Каждый день девочка с нетерпением ждала его прихода из школы, а потом шла с братом на кухню, где их уже ожидали приготовленные заботливой рукой матери свежие булочки и молоко. После рождения Энни Лиз оставила преподавание и только изредка заменяла в школе заболевших учителей. Она говорила, что хочет проводить со своим ребенком каждую минуту, расти и познавать мир вместе с дочерью. Они все время были вместе.
Тем не менее Лиз находила время для того, чтобы в течение двух лет работать добровольцем в медицинском училище, а теперь она помогала вести художественные занятия в детском садике, который посещала в первой половине дня Энни. Вернувшись домой, они вместе пекли булочки, хлеб и бисквиты или Лиз часами читала дочери книжки, удобно устроившись на диване.
В их доме царила теплая атмосфера; каждый из четырех членов семьи чувствовал себя защищенным от всех невзгод, которые происходят с другими людьми. Джон хорошо обеспечивал своих домашних, возглавляя самую крупную в штате базу оптовой торговли, что позволяло им вести более чем достойный образ жизни. Он унаследовал семейное дело довольно рано и весьма преуспел в нем.
У Уиттейкеров был красивый дом в одном из лучших районов города. Их нельзя было назвать богатыми людьми, но положение Уиттейкера не могли поколебать ветры перемен, неизбежно затрагивающие фермеров, благополучие которых зависело от капризов природы и многих других людей, чей бизнес был связан с изменениями конъюнктуры. Вкусная еда нужна была всем, и Джон Уиттейкер был всегда готов снабдить ею своих клиентов. Он добился многого в своем бизнесе и справедливо надеялся, что рано или поздно Томми станет его преемником.
Но до этого Томми должен был поступить в колледж. И Энни тоже — Джон хотел, чтобы его дочь была такой же умной и образованной, как и жена. Энни, вслед за мамой, хотела стать учительницей, но Уиттейкер-старший мечтал о том, чтобы она выучилась на врача или адвоката. Для 1952 года это была достаточно высокая планка, но Джон уже позаботился о том, чтобы отложить крупную сумму на образование дочери. Деньги на колледж для Томми он начал копить еще несколько лет назад, так что с финансовой точки зрения никаких проблем с образованием у них возникнуть не могло.
Джон был человеком, который привык верить в исполнение своих мечтаний. Он всегда говорил, что всего можно добиться, если очень сильно захотеть и если приложить к этому усилия. А уж в трудолюбии ему нельзя было отказать.
Лиз всегда ему помогала, но теперь он был очень рад тому, что она сидела дома. Джон любил, приходя домой под вечер, заставать жену в детской, где мать и дочь самозабвенно играли в куклы. Его сердце наполнялось теплом при виде этих идиллических сцен. Это был счастливый сорокадевятилетний человек, у которого была очаровательная жена и двое потрясающих детей.
— Куда вы все подевались? — крикнул Джон из холла, стряхивая снег со своей шляпы и пальто и отмахиваясь от собаки, которая встречала хозяина, радостно виляя хвостом и оскальзываясь в лужицах, оставленных его ботинками.
Эта породистая собака — большой ирландский сеттер — носила имя Бесс, в честь жены президента. Сначала Лиз протестовала, считая, что это неуважение к миссис Трумэн, однако имя настолько подходило собаке и настолько прилипло к ней, что никто не помнил, как ей, собственно, его дали.
— Мы здесь, — откликнулась Лиз, и Джон прошел в гостиную, где его жена и дочь вешали на елку фигурные имбирные пряники.
Они пекли и украшали их разноцветной глазурью целый день, а пока пряники сидели в духовке, Энни вырезала бумажные цепи.
— Привет, папа! Тебе нравится?
— Очень.
Он улыбнулся ей и, подхватив на руки, легко поднял девочку вверх.
Джон был сильным мужчиной — недаром в его жилах текла ирландская кровь. У него были черные волосы, ничуть не поседевшие к пятидесяти годам, и ясные голубые глаза, которые он передал обоим своим детям. У Лиз при светлых волосах глаза были светло-карими, почти ореховыми. А прелестные волосы Энни были пшенично-золотистыми, что делало ее похожей на ангела.
Улыбаясь друг другу, отец и дочь шутливо потерлись в знак приветствия носами. Потом он усадил Энни рядом с собой и потянулся поцеловать жену. Прожив много лет рядом, они смогли сохранить свежесть чувств.
— Как прошел день? — ласково спросила Лиз.
Они были женаты уже двадцать два года, сыграв свадьбу через два года после того, как Лиз окончила колледж, и" за исключением тех редких случаев, когда жизненные невзгоды донимали их, они казались страстно влюбленными друг в друга.
К моменту их женитьбы Лиз уже работала учительницей, а Джон взял на себя управление семейным делом.
Их долгожданный первенец появился на свет только через семь лет супружества, когда Лиз и Джон успели распрощаться с надеждой иметь ребенка. Старый доктор Томпсон так и не смог установить, почему она не способна забеременеть или выносить дитя. До рождения Томми у Лиз было три выкидыша, поэтому долгожданное событие было воспринято супругами как настоящее чудо. И еще большим чудом и благословением было последовавшее через десять лет рождение Энни. Дети давали им такую радость, которую нельзя было сравнить ни с чем.
— Я получил сегодня партию хороших апельсинов из Флориды, — сказал Джон, сев в кресло и взяв в руки трубку. В камине уютно горел огонь, и в доме вкусно пахло имбирем и ванилью. — Завтра я принесу немного домой.
— Здорово! Я так люблю апельсины!
Энни захлопала в ладоши и забралась к отцу на колени. Бесс тоже попыталась к ним присоединиться, положив передние лапы на ноги своего хозяина. Однако собаку пришлось отогнать — сверху спустилась Лиз, чтобы наградить мужа еще одним поцелуем и предложить стакан горячего сидра.
— Пожалуй, я не откажусь.
Джон улыбнулся и последовал за ней в кухню, задержав шаг, чтобы в который раз полюбоваться ее по-прежнему стройной фигурой.
Энни держала его за руку, а через минуту входная дверь хлопнула, и на пороге появился Томми с замерзшим носом, красными щеками и коньками в руках.
— М-м-м… Как хорошо пахнет… Привет, мама, привет, папа… эй, малявка, а ты что сегодня делала? Ела мамины пряники?
Он взъерошил сестренке волосы и стал растирать замерзшие щеки и уши. На улице крепчал мороз, а снегопад все усиливался.
— Я пекла пряники вместе с мамой… и съела только четыре, — с достоинством ответила Энни, и все остальные рассмеялись.
Девочка была настолько очаровательна, что никто — ни боготворившие ее родители, ни даже старший брат, до недавних пор скептически относившийся к девчонкам, — не мог противостоять ее обаянию. Однако Энни вовсе не была испорчена, просто ее не покидало ощущение того, что она всеми любима. Это, в свою очередь, проявлялось в ее отношении к миру и к жизни вообще. Она любила каждого, кто встречался ей на пути, обожала смеяться, играть и бегать так, чтобы ее волосы развевал ветер. Она любила возиться с Бесс, но еще больше со своим старшим братом. И сейчас Энни с обожанием посмотрела на него, взяв у него из рук изрядно заезженные коньки.
— А мы пойдем завтра кататься? — спросила она.
Неподалеку от дома был пруд, и Томми часто брал сестренку с собой по субботам.
— Только если прекратится снегопад. Снегу навалило столько, что ты и катка не найдешь, — невнятно пробормотал Томми, рот которого был набит воздушным, восхитительным печеньем, которое, наверное, могла печь только его мать.
Лиз сняла фартук и осталась в опрятной блузке и серой юбке. Джон никогда не отказывал себе в удовольствии отметить про себя, что фигура жены ничуть не изменилась с того момента, когда он в первый раз встретил ее в старших классах школы. Она была значительно младше его, и он некоторое время стеснялся признаться кому бы то ни было в том, что влюблен в такую юную девочку. Однако одноклассники быстро поняли, что к чему. Сначала они смеялись над ними, но вскоре привыкли.
На следующий год Джон оставил школу и пошел работать к своему отцу, а она сдала выпускные экзамены и поступила в колледж.
Учеба заняла семь лет, и еще два года Лиз проработала учительницей. Он терпеливо ждал ее, ни на минуту не сомневаясь, однако, что результат стоит ожидания. Все, чего им обоим хотелось, приходило к ним не сразу — как их дети. Теперь же супруги Уиттейкеры были счастливы. У них было все, о чем они только могли мечтать.
— У меня завтра днем будет игра, — мимоходом обронил Томми, вытащив из вазочки еще два печенья.
— Накануне елки? — удивленно спросила Лиз. — У нас, между прочим, перед Рождеством полно других дел.
Обычно они всегда посещали игры Томми, если только им не мешало что-нибудь серьезное. Джон тоже играл в хоккей и футбол и любил это занятие. Лиз относилась к увлечению сына спортом менее восторженно, опасаясь всевозможных травм. Несколько мальчиков из школьной команды уже оставили свои зубы на хоккейной площадке, однако Томми был осторожен, и ему везло. Ни переломов, ни серьезных повреждений ему переносить не приходилось — лишь несколько растяжений и ушибов, которые, по словам его отца, были необходимой частью мужского занятия.
«В конце концов, он мальчик, и его нельзя всю жизнь держать в тепличных условиях», — говорил Джон. Но Лиз тайно признавалась себе, что она была бы не прочь построить такую теплицу. Она очень дорожила своими детьми и не хотела, чтобы что-нибудь случилось с ними или с Джоном. Лиз умела ценить дарованное ей счастье.
— У тебя уже начались каникулы? — с интересом спросила Энни.
Том кивнул с важным видом. На каникулы у него было намечено множество планов; немаловажную роль в них играла некая девочка по имени Эмили, на которую он положил глаз еще в День Благодарения. Она совсем недавно переехала в Гриннелл из Чикаго. Мама ее работала медсестрой, а отец был врачом. Она была очень хорошенькая — настолько, что Томми несколько раз приглашал ее на свои хоккейные игры. Однако пойти дальше он пока не решался. В праздники Томми намеревался пригласить ее в кино и, может быть, даже отпраздновать с ней Новый год — если у него, конечно, хватит смелости.
Зоркой Энни было прекрасно известно, что ему нравится Эмили. Как-то раз на катке, где Эмили каталась с подружками и одной из своих сестер, она видела, какими глазами Томми уставился на предмет своей страсти и как стремительно он покатился ей навстречу. Энни в общем-то не возражала против этой привязанности, однако она не понимала, почему ее брат так сходит с ума по этой девочке, лично она не находила в ней ничего примечательного. У Эмили были длинные и блестящие черные волосы, и она неплохо каталась на коньках. Она мало говорила с братом, только стреляла в него глазками, но при этом изо всех сил старалась показать, как ей нравится малышка Энни.
— Это потому, что она в тебя влюбилась, — знающим тоном объяснила ему Энни на обратном пути.
— С чего ты взяла? — спросил Томми как можно более спокойным голосом, пытаясь скрыть свое смущение.
— Она строила тебе глазки все время, пока мы катались, — сказала Энни, привычным жестом забрасывая непослушную прядь за плечо.
— Что значит «строила глазки»?
— Ты сам прекрасно это знаешь, так что не притворяйся. По-моему, она от тебя без ума.
Поэтому-то Эмили так вокруг меня и увивается. У нее тоже есть младшая сестра, но с ней она обращается совсем по-другому. Говорю тебе, ты ей нравишься.
— Что-то вы много стали понимать в жизни, Энни Уиттейкер. Не пора ли вам вернуться к вашим куклам? — насмешливо спросил сестренку Томми.
Пытаясь сделать вид, что его совершенно не занимают ее слова, он напомнил себе о том, что ему абсолютно не важно, как он выглядит в глазах этой пятилетней малышки.
— А ведь тебе она тоже нравится, правда? — продолжала подтрунивать Энни.
— Слушай, какое тебе дело? Не суй нос куда не надо! — огрызнулся Томми.
Это был тот редкий случай, когда он говорил с ней резко, однако Энни не обратила никакого внимания на его тон.
— По-моему, ее старшая сестра гораздо симпатичнее, — глубокомысленно изрекла она.
— Я буду иметь это в виду, если вздумаю поухаживать за старшеклассницей.
— А чем тебе не нравятся старшеклассницы? — удивилась Энни, поставленная в тупик этим возрастным разграничением, пока не доступным ее пониманию.
— Да ничем. Просто им всем по семнадцать лет, — объяснил он, и Энни машинально кивнула, хотя слова брата мало проясняли ситуацию.
— Тебе виднее, — вздохнула она. — Тогда ухаживай за Эмили.
— Спасибо за разрешение.
— Не за что, — серьезно сказала Энни.
Они уже подходили к дому, где их ждал горячий шоколад и огонь в камине. Несмотря на замечания сестры о том, что ее не касалось, Томми любил проводить с ней время. В ее обществе он всегда чувствовал себя горячо любимым и очень значительным человеком. Она боготворила его и была невероятно ему преданна. Энни восхищалась им, а он отвечал ей искренней любовью.
Перед сном она устроилась у него на коленях, чтобы послушать свои любимые сказки.
После того как Томми дважды прочитал ей самую короткую из них, мама отвела малышку в детскую. Когда они остались вдвоем, Томми завел с отцом мужской разговор. Сначала они говорили о состоявшемся месяц назад избрании президентом США Эйзенхауэра и о тех изменениях, которые это может за собой повлечь. А потом разговор сам собой перескочил на бизнес, как это обычно и случалось. Отец хотел, чтобы Томми получил научную степень в сельском хозяйстве и в экономике. Они оба верили в немудреные, но важные вещи: семью, детей, святость брачных уз, честность и идеалы дружбы. Горожане любили и уважали семейство Уиттейкеров, а про Джона всегда говорили, что он хороший семьянин, прекрасный человек и замечательный работник. Оставшись довольными разговором, отец и сын пожелали друг другу спокойной ночи и разошлись по своим комнатам.
Этот вечер Томми провел с одним из своих друзей. Погода была настолько неприятной, что он даже не стал просить у отца машину, дойдя до дома приятеля пешком и вернувшись в половине двенадцатого.
Родителям не приходило в голову беспокоиться о Томми. В пятнадцать лет он приобщился к взрослой жизни, и это кончилось тем, что на пути домой его рвало в отцовской машине от чрезмерного количества выпитого пива. Конечно, Лиз и Джона это не обрадовало, но у них хватило ума не делать из этого трагедии. Он был хорошим парнем, и они знали, что каждый ребенок рано или поздно пройдет через подобные приключения.
Джон в свое время грешил этим гораздо больше, особенно когда Лиз училась в колледже. Иногда она подтрунивала на эту тему, на что он неизменно говорил, что является образцом добродетели; в ответ на это жена обычно скептически поднимала бровь, и дело кончалось нежным поцелуем.
Этим вечером они легли спать рано, а утром за окном их ждала настоящая рождественская открытка, белая и прекрасная.
Уже в половине девятого Энни и Томми помогали маме лепить во дворе снеговика.
После того как Энни водрузила ему на голову любимую хоккейную каску Томми, брат предупредил ее, что ему придется одолжить ее на время игры.
— Если снеговик разрешит тебе ее взять, я дам знать, — ответила Энни и немедленно оказалась в снегу.
Потом они возились в сугробе до тех пор, пока одежда на них не промокла.
Днем они все отправились посмотреть, как Томми играет в хоккей. Его команда проиграла, но он все равно был в приподнятом настроении. Эмили тоже пришла, правда, в окружении нескольких подруг, к которым она якобы случайно присоединилась. На ней была юбка из шотландки и высокие ботинки на шнуровке. Ее длинные черные волосы были собраны в конский хвост, а Энни заметила, что она была накрашена.
— Что ты в этом понимаешь? — недоверчиво спросил Томми.
Родители подождали, пока он занесет хоккейное снаряжение в школу, и теперь они возвращались домой все вместе. Эмили со свитой хихикающих подружек уже удалилась.
— Я иногда пользуюсь маминой косметикой, — как ни в чем не бывало ответила Энни.
Отец и сын понимающе переглянулись, ласково глядя на важно шествующую впереди всезнайку.
— Не болтай ерунды, Энни, мама не красится, — убежденно сказал Томми.
— Нет, красится. Она пудрится, румянится и иногда красит губы.
— Правда? — Томми был поражен до глубины души.
Он считал свою маму красивой, но никогда не догадывался о том, что эта красота была отчасти искусственной.
— Иногда мама красит ресницы тушью, но мне она всегда попадает в глаза, и я плачу от этой туши, — добавила Энни, и Лиз рассмеялась.
— Я тоже от нее плачу, поэтому так редко ею пользуюсь.
Потом они поговорили о закончившейся игре и о всякой всячине, после чего Томми снова отправился к кому-то из своих друзей, а его одноклассница пришла посидеть с Энни, чтобы родители могли пойти на рождественскую вечеринку к соседям.
Они вернулись домой к десяти часам, когда их дочь уже мирно посапывала в кроватке. На рассвете родителей разбудила нетерпеливая Энни. Девочка поднялась чуть свет, вся трепещущая в преддверии Рождества. Сегодня наряжали рождественскую елку, и она могла думать только о своих просьбах к Санта-Клаусу.
Ей очень хотелось куклу от мадам Александр, но она не была уверена, получит ли ее. Кроме того, ей нужны были новые санки и велосипед, однако велосипед она решила попросить на день рождения, поближе к весне.
Казалось, что в этот день надо переделать тысячу вещей, чтобы как следует подготовиться к Рождеству. Завтра они ждали гостей, и мама спешно допекала свои вкусные булочки и печенье. А вечером семейство Уиттейкеров собиралось идти в церковь на рождественскую мессу.
Энни очень любила этот ритуал, хотя и не понимала его до конца. Но ей нравилось идти к церкви по празднично украшенным вечерним улицам, а потом сидеть в тепле между родителями, слушать песнопения и вдыхать запах ладана. В храме к празднику устанавливались красивые ясли с фигурками Иосифа, Марии и окружавших их животных. А в полночь служители клали в ясли младенца. Энни всегда протискивалась в первый ряд зрителей и с любопытством смотрела на маленького Иисуса.
— Совсем как мы с тобой, правда, мама? — спрашивала она, крепко прижимаясь к маминому боку, и Лиз, нагнувшись, целовала ее.
— Совсем как мы, — эхом отзывалась Лиз, в который раз думая о том, как она счастлива. — Я тебя очень люблю, Энни!
— Я тоже тебя люблю, — шептала в ответ девочка.
Этим вечером она снова отправилась на службу вместе с родителями и, сидя между ними, уснула сладким сном. Здесь было так хорошо и уютно — воздух в храме был напоен ароматом хвои, торжественная музыка убаюкивала ее. Она не проснулась даже тогда, когда началась процессия.
Но на обратном пути Энни все же проверила, на месте ли младенец Иисус. Увидев маленькую фигурку, Энни улыбнулась, посмотрела на мать и крепко сжала ее руку. Лиз почувствовала, как на ее глаза наворачиваются слезы. Дочка была для них особым даром, посланным им для того, чтобы приносить в дом радость, тепло и смех.
Они вернулись домой во втором часу ночи.
Энни совсем засыпала, и мама немедленно отнесла ее в детскую. Когда Томми зашел поцеловать сестренку на ночь, она уже крепко спала, тихо посапывая. Ее лоб показался ему горячим, но он не придал этому значения и не стал беспокоить родителей. Энни выглядела настолько умиротворенной и счастливой, что заподозрить что-либо неладное было невозможно.
Но в рождественское утро малышка проснулась позже обычного и выглядела несколько утомленной. Накануне вечером девочка была настолько сонной, что Лиз сама поставила на крыльцо тарелку с морковью и солью для северного оленя и печенье для Санта-Клауса.
Проснувшись, Энни первым делом проверила, съедены ли их подарки. Она казалась несколько заторможенной и жаловалась на головную боль, но признаков простуды у нее не было, и Лиз подумала, что дочка скорее всего подхватила грипп в слабой форме. В последние дни было настолько холодно, что она вполне могла простыть, играя с Томми на улице.
Но к тому времени, когда был подан ленч, Энни выглядела совершенно здоровой. Кукла от мадам Александр, которую принес ей Санта-Клаус, привела девочку в полный восторг; среди подарков были и другие игрушки, и новые санки. Вместе с Томми она отправилась на улицу и гуляла целый час, и, когда вернулась домой, чтобы выпить горячего шоколада, на ее щеках горел яркий румянец и девочка выглядела совершенно здоровой.
— Ну что, принцесса, — сказал ей отец, улыбаясь и набивая новую трубку, которую Лиз выписала ему из Голландии вместе с резной подставкой для трубок ручной работы, — Санта-Клаус был щедр?
— О да! — радостно ответила девочка. — Мне так нравится моя новая кукла, папа.
Энни улыбнулась отцу так, как будто понимала, кто на самом деле подарил ей куклу, хотя, конечно же, она об этом еще не догадывалась. Все домашние тщательно поддерживали миф о том, что подарки приносит щедрый Санта-Клаус, хотя многие ее подружки уже разобрались, в чем дело. Но Лиз настаивала на том, что Санта-Клаус приходит ко всем хорошим детям и даже к некоторой не вполне хорошим, в надежде, что они станут лучше. А Энни, безусловно, была славной девочкой — ее любили не только родные, но и все, кто ее знал.
Днем к Уиттейкерам пришли гости: три семьи, живущие неподалеку, и двое менеджеров Джона с женами и детьми. И вскоре воздух в доме зазвенел от детского смеха. Среди гостей были и ровесники Томми, и он хвастался перед ними своей новой удочкой. Теперь он не мог дождаться весны, чтобы ею воспользоваться.
День прошел прекрасно, а вечером, перед сном, они снова собрались за столом. К праздничному столу Лиз наготовила столько вкусного, что казалось, им не осилить это и за неделю.
— По-моему, я теперь месяц не смогу есть, — сказал Джон, потягиваясь.
Его жена улыбнулась и вдруг заметила, что Энни выглядит очень болезненной. В глазах девочки появился нездоровый блеск, а на щеках алели два ярких пятна, как будто она намазалась мамиными румянами.
— Ты что, опять лазила в мою косметичку, маленькая кокетка? — спросила Лиз, не сумев скрыть беспокойства за шутливым вопросом.
— Нет… но падал снег… и потом я…
Энни выглядела смущенной. Она посмотрела на Лиз с удивлением, так, словно сама не знала, что говорит, и это испугало ее.
— Ты плохо себя чувствуешь, киска?
Наклонившись к дочери, Лиз потрогала ее лоб и обнаружила, что девочка вся горит.
А ведь весь день она казалась такой счастливой. Она играла со своей новой куклой и носилась с подружками по всему дому, как всегда становясь заводилой в новых забавах.
— Не знаю, наверное, — пожала плечами Энни, вдруг показавшись всем очень маленькой и беззащитной.
Лиз взяла ее на руки и убедилась, что у девочки высокая температура. Она прижала к себе ее пылающее тельце и подумала о том, что надо вызвать врача.
— В рождественский вечер как-то неудобно тревожить людей, — не слишком уверенно произнесла она.
И, кроме того, на улице так похолодало.
С севера надвигался циклон, и в метеосводке по радио сообщили, что снегопад будет продолжаться до утра.
— Малышка просто перевозбудилась. Она выспится как следует, и все будет в порядке, — уверенно сказал Джон. По природе своей он был менее беспокойным человеком, чем Лиз. — Просто слишком много впечатлений для одного маленького человечка..
Да и все они в общем-то были слегка возбуждены событиями последних дней — встречи с друзьями, игра Томми, елка и приготовления к Рождеству подействовали на всех. Лиз решила, что скорее всего муж прав. Для такой маленькой девочки это было слишком.
— Как насчет того, чтобы проехаться до кровати на папиных плечах?
Энни обрадованно согласилась, но, когда Джон попытался поднять ее, резко вскрикнула и сказала, что у нее болит шея.
— Что это может быть, как ты думаешь? — спросила Лиз, когда он вернулся из детской.
— Ничего страшного — обычная простуда.
Такое состояние иногда длится неделями, а в школе вообще все дети болеют, я уверен. Она скоро придет в себя, — заверил он жену, ласково похлопав ее по плечу.
И Лиз понимала, что он скорее всего прав, однако страх перед полиомиелитом, туберкулезом и другими страшными болезнями сидел в ней достаточно глубоко.
— Не бойся, все будет в порядке, — повторил Джон, зная, как склонна Лиз к чрезмерному беспокойству. — Я тебе обещаю.
Лиз поднялась из-за стола и пошла поцеловать Энни на ночь. Увидев дочку, она немного успокоилась. Несмотря на то что глаза малышки ярко блестели, лоб был по-прежнему горячим, а лицо — бледным, Лиз решила, что ее состояние не требует срочного обращения к врачу. Возможно, Энни действительно просто устала и перевозбудилась. Джон был прав. Она простудилась или подхватила легкий грипп.
— Спи крепко, а если тебе будет плохо, разбуди нас, — сказала Лиз, укладывая девочку и целуя ее в лоб. — Я тебя очень, очень люблю, солнышко мое… и спасибо тебе за картинку, которую ты мне нарисовала на Рождество. Она мне очень нравится, и я повешу ее в спальне.
Для Джона Энни сделала в подарок пепельницу, раскрасив ее в свой самый любимый ярко-зеленый цвет.
Казалось, что девочка уснула еще до того, как Лиз вышла из комнаты. Помыв посуду, Лиз пришла ее проведать. Температура поднялась еще выше, Энни металась и постанывала во сне, но не проснулась, когда Лиз дотронулась до нее.
Было десять часов вечера, и обеспокоенная Лиз решила, что стоит хотя бы позвонить врачу, чтобы проконсультироваться с ним.
Он оказался дома, и Лиз описала доктору состояние дочери. Она не рискнула разбудить девочку, чтобы поставить ей градусник, но, когда она ложилась спать, у нее было тридцать семь и восемь, что в общем-то не внушало серьезных опасений. Она упомянула о боли в шее, и доктор сказал, что при гриппе подобных болей обычно не бывает. Однако он согласился с Джоном, сказав, что малышка скорее всего просто переутомилась и подхватила простуду в эти морозные дни.
— Если завтра утром температура спадет, вы все-таки привезите ее ко мне, Лиз. А если состояние останется прежним, я сам приеду к вам. Позвоните мне, когда она проснется. Но я уверен, с ней все будет в порядке. У меня за последнюю неделю было несколько десятков случаев простуды с резким повышением температуры. Они обычно проходят без всяких серьезных последствий, но болеть ими крайне неприятно. Держите девочку в тепле и следите за температурой. В случае нужды звоните мне, не стесняйтесь.
— Спасибо вам, Уолт.
Уолтер Стоун был их домашним врачом с момента рождения Томми и успел стать им хорошим другом. Как всегда после разговора с ним, Лиз почувствовала себя уверенней. Он, конечно же, был прав. Это была простая простуда, ничего серьезного.
В этот вечер они с Джоном долго сидели в гостиной и разговаривали о друзьях, о жизни, о детях и о том, как они счастливы, как много лет прошло с тех пор, когда они впервые встретились, и какими наполненными были эти годы. Настало время, когда они могли поблагодарить судьбу.
Перед тем как лечь спать, Лиз еще раз зашла к Энни. Температура больше не поднималась, и девочка выглядела менее беспокойной.
Она лежала очень тихо и размеренно дышала.
В ногах у нее, как обычно, спала собака.
И ни Бесс, ни Энни даже не пошевелились, когда Лиз тихонько притворила дверь и вышла из комнаты.
— Ну как она? — спросил Джон, залезая под одеяло.
— Кажется, лучше, — улыбнулась Лиз. — Я знаю, что это обычное детское недомогание, но все равно слишком волнуюсь и ничего не могу с собой поделать.
— Поэтому-то я тебя и люблю. Ты так хорошо заботишься о каждом из нас. Я даже не знаю, чем я заслужил такое счастье.
— Тебе просто посчастливилось разглядеть во мне свою половину, когда мне было только четырнадцать.
Джон был ее первой любовью и первым и единственным мужчиной. И за долгие годы их знакомства ее любовь к нему превратилась в подлинно глубокое чувство.
— Ты знаешь, ты и сейчас выглядишь ненамного старше четырнадцати лет, — сказал он и мягко притянул ее к себе.
Лиз с готовностью наклонилась к мужу и, пока он медленно расстегивал пуговицы на ее блузке, выскользнула из праздничной бархатной юбки.
— Я люблю тебя, Лиз, — прошептал Джон, уткнувшись в ее шею, и она почувствовала, как в ней поднимается трепетная волна желания. Его руки скользнули к ее напрягшейся груди, а губы властно нашли ее рот.
Они наслаждались близостью друг друга, а потом наконец уснули, удовлетворенные и усталые. Их жизнь была наполнена счастьем, которое они строили в течение многих лет. Они научились ценить и беречь свою взаимную любовь.
Засыпая в его объятиях, Лиз думала о своем супруге. Он крепко прижал ее к себе, обхватив за талию, переплетясь с ней ногами и уткнувшись лицом в ее чудесные светлые волосы.
Так, мирно и спокойно, они проспали до утра.
Проснувшись, Лиз накинула халат и первым делом направилась в комнату Энни.
Девочка еще спала. Она лежала в спокойной позе, однако, подойдя ближе, Лиз заметила, что лицо Энни залила смертельная бледность и она дышит с трудом.
Она легонько потрясла ее за плечо, но девочка лишь слабо застонала и не открыла глаз.
Сердце Лиз ухнуло куда-то вниз, она снова принялась теребить дочь и громко звать ее по имени.
Томми услышал ее голос раньше, чем Джон, и прибежал взглянуть, в чем дело.
— Что случилось, мама? — встревоженно спросил он, мгновенно уловив ее смятение.
Полусонный, взлохмаченный, он стоял на пороге детской в пижаме и ежился от холода.
— Я не знаю, сынок. Скажи папе, чтобы он немедленно позвонил доктору Стоуну. Я не могу разбудить Энни.
После этих слов у нее потекли слезы. Нагнувшись к лицу дочери, она ощутила слабое, почти неуловимое дыхание Энни, но девочка была без сознания, и Лиз сразу определила, что температура резко подскочила по сравнению со вчерашним вечером. Боясь оставить Энни одну хоть на минуту, она даже не решилась сбегать в ванную комнату за градусником.
— Скорее! — поторопила она Томми и попыталась приподнять дочь.
При ее прикосновении Энни дернулась и приглушенно крикнула, однако не сказала ни слова и даже не открыла глаз. Казалось, она не понимала, что происходит вокруг.
Лиз в полной растерянности сидела на кровати, обняв девочку. Она не знала, как помочь своему ребенку, и сердце ее разрывалось от горя и тревоги.
— Пожалуйста, детка… Пожалуйста, проснись… ну же… я так тебя люблю… Энни, пожалуйста…
Вбежавший в комнату Джон застал жену в слезах.
— Уолтер сказал, что сейчас приедет. Что случилось?
Он тоже выглядел обеспокоенным, хотя и не хотел выдавать жене свое волнение. А Томми выглядывал из-за плеча отца, испуганный и растерянный.
— Я не знаю… У нее очень высокая температура… я не могу разбудить ее… О Господи…
Джон… пожалуйста… сделай что-нибудь…
Всхлипывая, Лиз сжала пылающее тельце дочки в объятиях. На этот раз Энни даже не застонала. Совершенно безжизненная, она обмякла на руках своей матери, и все трое молча смотрели на нее.
— Все будет в порядке. У детей часто такое бывает. Только что им было плохо, а через два часа смотришь — и они уже играют, как ни в чем не бывало. Ты же сама знаешь… — Джон изо всех сил пытался скрыть охватившую его смертельную тревогу.
— Не говори мне, что я знаю! Что я знаю, так это то, что наша девочка очень больна! — резко вскинулась в ответ Лиз.
— Уолт сказал, что, если понадобится, он отвезет ее в больницу.
Все они понимали, что без таких серьезных мер не обойтись.
— Пойди оденься, — мягко сказал Джон. — Я присмотрю за ней.
— Я ее не оставлю, — твердо ответила Лиз.
Она снова уложила Энни на кровать и нежно погладила ее слипшиеся от пота волосы.
Томми смотрел на свою сестренку полными ужаса глазами. Она была такой белой, что могло показаться, будто она умерла, и, только пристально присмотревшись, можно было заметить, что она слабо дышит. Невозможно было поверить в то, что она может проснуться, засмеяться и задать какой-нибудь каверзный вопрос, но ему хотелось верить, что это произойдет.
— Как она могла так быстро разболеться?
Вчера вечером Энни была молодцом, — тихо сказал Томми.
— С ней вчера не все было в порядке, но я решила, что это несерьезно.
Лиз с неожиданным упреком посмотрела на Джона, как будто это он был виноват в том, что она не позвала врача накануне. Теперь она с отвращением вспоминала о том, что они занимались любовью как раз в тот момент, когда Энни в своей комнате металась в жару и нуждалась в их помощи.
— Надо было вызвать Уолта вчера.
— Ты же не знала, что она будет в таком состоянии, — успокаивающе сказал Джон, понимая, как жена казнит себя, но Лиз ничего не ответила.
Они услышали, как к дому подъехала машина, и вскоре доктор уже звонил в дверь.
Джон кинулся открывать.
На улице было очень холодно, и уже начался обещанный буран. Валил густой снег, и мир снаружи выглядел таким же унылым, как комната Энни.
— Что случилось? Девочке стало хуже? — спросил доктор Джона, пока они поднимались по лестнице в детскую.
— Я не знаю. Лиз говорит, что температура у Энни резко подскочила, и мы не можем ее разбудить.
Оказавшись в комнате Энни, доктор торопливо кивнул Лиз и Томми и сразу занялся маленькой пациенткой. Он потрогал ее лоб, пощупал пульс и посмотрел зрачки. Послушав девочку стетоскопом и проверив некоторые из ее рефлексов, Уолтер с встревоженным видом повернулся к близким девочки, с тревогой наблюдающим за его манипуляциями.
— Я должен немедленно отвезти ее в больницу и сделать анализ спинномозговой жидкости. Я опасаюсь, что это менингит.
— О Боже!
Лиз не знала точно, что это за болезнь, но предчувствовала, что такой диагноз ничего хорошего им не сулит. О серьезности положения свидетельствовал не только вид Энни, но и беспокойство врача.
— Она выздоровеет? — еле слышно шепнула Лиз, сжав руку Джона.
Стоявший в дверях Томми не сводил со взрослых испуганных глаз. Ожидая ответа доктора, Лиз чувствовала, как глухо бьется ее сердце. Уолтер так давно был их другом, но сейчас, когда от его ответа зависела судьба Энни, он казался ей врагом.
— Я не знаю, — честно ответил он. — Девочка серьезно больна. Я немедленно отвезу ее в больницу. Кто-нибудь из вас поедет со мной?
— Мы поедем оба, — твердо сказал Джон. — Через минуту мы будем готовы. Томми, побудь пока с доктором и Энни.
— Я… папа… — Казалось, слова застревали у мальчика в горле, а слезы катились по лицу так быстро, что он не успевал вытирать их, — я тоже хочу поехать, и… я должен там быть.
Джон хотел было возразить, но потом кивнул. Он понял, как тяжело будет сыну оставаться в неведении в опустевшем доме. Он знал, что Энни значила для старшего брата, как и для всех них. Они не могли позволить себе потерять ее.
— Иди одевайся. — Он повернулся к доктору:
— Мы будем готовы через минуту.
Войдя в спальню, Джон застал Лиз уже почти готовой. Наспех одевшись в первые попавшиеся под руку вещи и торопливо причесав волосы, Лиз схватила сумку и пальто и поспешно вернулась в комнату Энни.
— Как она? — с трепетом спросила она с порога, словно надеясь, что за время ее отсутствия произошло чудо.
— Никаких изменений, — тихо сказал врач.
Он постоянно проверял ее дыхание, пульс и прочие важные параметры. Кровяное давление девочки снижалось, пульс был слабым, и она все глубже погружалась в кому. Уолтер понимал, что в больницу нужно попасть как можно скорее, но он знал также и то, что даже в больнице врачи мало что смогут сделать с менингитом.
Через секунду в дверях появился Джон, а в следующее мгновение — Томми в хоккейной форме: это было первое, что попалось ему на глаза в его шкафу.
— Поехали, — сказал Джон, беря дочку на руки.
Лиз завернула ее в два теплых одеяла. Энни пылала от жара, личико осунулось и было невероятно бледным. Лоб был сухой, губы посинели. Подойдя к машине доктора, Джон с Энни на руках сел на заднее сиденье. Лиз устроилась рядом с ним, а Томми расположился спереди. В этот момент Энни слабо пошевелилась и снова затихла, и на всем пути в больницу она больше не подавала признаков жизни.
В машине царило напряженное молчание.
Лиз неотрывно смотрела на свою дочь, ощущая собственное бессилие. Она несколько раз коснулась лба дочери, и исходивший от него жар привел ее в ужас.
Джон донес дочь до приемного покоя «Скорой помощи», где уже ждали предупрежденные Уолтером по телефону медсестры. Когда у девочки брали пункцию спинного мозга, Лиз стояла рядом с операционным столом, словно ее присутствие могло облегчить страдания дочери. Врачи просили ее удалиться, но она отказалась наотрез.
— Я останусь здесь, с ней, — с яростью в голосе сказала она.
Медсестры переглянулись, и доктор кивнул.
Ожидание казалось им бесконечным.
К трем часам дня они получили подтверждение предварительного диагноза. У Энни был менингит.
За это время температура поднялась еще выше. Теперь у нее было сорок один и шесть, и все попытки хоть как-то сбить температуру ни к чему не приводили.
Энни лежала в детской палате, на высокой кровати, окруженной многочисленными приборами, а родители и брат молча стояли рядом, не сводя с нее глаз. Изредка она тихо постанывала, но не просыпалась и не шевелилась. Врач тщательно осмотрел ее. Состояние Энни его беспокоило, и он не стал обнадеживать встревоженных родителей. Он понимал, что, если в ближайшее время температура не спадет и девочка не придет в сознание, помочь ей будет практически невозможно. Вернуть ее к жизни или вылечить было не в его силах. Все было в руках судьбы.
Пять с половиной лет назад девочка стала для родителей подарком судьбы, неся им любовь и радость, а теперь этот дар ускользал от них, и никто не мог этому воспрепятствовать.
Оставалось только молиться, надеяться на чудо и просить ее не покидать их. Но она, казалось, ничего не слышала.
Стоя рядом с кроватью, Лиз всматривалась в неузнаваемо изменившееся лицо своей дочурки и сжимала ее пылающую маленькую ручку. Она безотлучно находилась при девочке. Джон и Томми поочередно держали малышку за другую руку, а потом выходили в коридор, не в силах смотреть на ее мучения. Никогда раньше ни отец, ни сын не чувствовали себя настолько беспомощными. Мужчины, казалось, смирились с ее судьбой, но Лиз, которая категорически отказывалась отойти от кроватки дочери, была исполнена упрямой и мрачной решимости.
У нее было чувство, что, если она покинет Энни хотя бы на минуту, битва за ее жизнь будет проиграна. Нет, она не отпустит ее во тьму без борьбы — она вцепится в нее, удержит и отобьет ее у смерти.
— Мы любим тебя, детка… мы все так тебя любим… папа, и Томми, и я… ты должна проснуться… ты должна открыть свои глазки… давай, мое солнышко… давай… я знаю, что ты можешь. Ты обязательно выздоровеешь… Это просто коварный вирус… но ведь ты его победишь, правда? Давай, Энни… давай, котенок… пожалуйста…
Она часами без устали разговаривала с находящейся в беспамятстве дочерью и даже к вечеру отказалась выйти из палаты. В конце концов Лиз все же села на предложенный стул, по-прежнему держа Энни за руку.
Лиз то молчала, сгорбившись у постели девочки, то снова начинала говорить с ней, и Джон все чаще и чаще выходил в коридор, не в силах вынести этот кошмар.
Вечером медсестры увели из палаты Томми, потому что мальчик был не в себе — видеть, как мама умоляет сестру вернуться к жизни, а та остается безмолвной и безжизненной, было выше его сил. Видя, что происходит с отцом и матерью, он не мог справиться со своим отчаянием. Томми стоял рядом с кроватью и всхлипывал, а у Лиз не хватало сил успокоить его. Минуту они постояли обнявшись, а потом он дал себя увести. Энни мать была нужнее. Оставить девочку она боялась даже на минуту, а с Томми она поговорит позже.
Следующий час казался вечностью. Энни вдруг издала слабый стон, и ее ресницы вздрогнули. Лиз показалось, что она вот-вот откроет глаза, но этого не произошло. Вместо этого девочка снова застонала и слабо сжала руку матери.
Затем она разлепила веки, как будто просто проснулась дома от обычного сна, и посмотрела на маму ясным взглядом.
— Энни? — прошептала Лиз, потрясенная и взволнованная. В ее сердце затеплилась надежда на лучшее.
Знаком она подозвала Джона, который вернулся в палату и стоял у дверей.
— Здравствуй, моя дорогая девочка… Папа и я здесь, и мы очень тебя любим.
Джон подошел к кровати, и теперь они стояли по обе ее стороны. Малышка не могла повернуть голову, но было ясно, что она видит родителей и узнает их. Она выглядела сонной и слабой, на мгновение девочка снова закрыла глаза, а затем медленно открыла их и улыбнулась.
— Я вас тоже люблю, — еле слышно произнесла она. — А где Томми?
— Он тоже здесь.
По щекам Лиз текли слезы. Она поцеловала девочку в лоб, понимая, что, может быть, это последняя возможность показать дочери свою любовь. Джон тоже не мог удержаться от слез. Они слишком сильно ее любили, и он готов был отдать все, только бы спасти свою малышку.
— Люблю Томми… — едва слышно сказала Энни, — и вас очень люблю…
Лицо ее, такое милое и нежное, осветила ясная улыбка. С разметавшимися по подушке светлыми волосами, большими голубыми глазами, казавшимися неестественно огромными, Энни выглядела такой хорошенькой, такой родной! Она улыбалась родителям так, будто знала какую-то неведомую им тайну.
В палату вошел Томми и сразу же увидел, что сестренка пришла в себя. Она взглянула в изножье кровати и улыбнулась брату. Он подумал, что это признак выздоровления, и вздохнул с облегчением.
А Энни, словно бы почувствовав, что уже сказала самое важное, почти беззвучно выдохнула:
— Спасибо… всем вам…
Она закрыла глаза и снова провалилась в сон, измученная разговором.
Томми вышел из палаты радостным, но Лиз с трепетом чувствовала, что тут что-то не так, что это не признак улучшения. Она смотрела на дочь и с ужасом сознавала, что та ускользает от них в неведомый мрак.
Подаренный им судьбой ребенок безвозвратно уходил от них. Ее у них забирали. Энни пробыла с ними так недолго, что теперь Лиз казалось, будто эти пять с половиной лет пролетели, как один миг.
Она держала Энни за руку и не отрываясь смотрела на нее, а Джон в волнении мерил шагами палату. Томми задремал на стуле в коридоре, обессиленный событиями этого бесконечного дня.
И около полуночи Энни покинула их навсегда. Она больше не открывала глаз. Она больше не просыпалась. Энни сказала им все, что нужно было сказать… сказала каждому, как она любит его… и даже поблагодарила их…
Им только оставалось в ответ поблагодарить ее. Спасибо тебе… за пять чудесных лет… пять коротких, незаметно пролетевших лет… спасибо тебе за яркую маленькую жизнь, подаренную нам так ненадолго.
Лиз и Джон были рядом с дочерью, когда она умерла; они держали ее за руки — не для того, чтобы не пустить ее во тьму смерти, но чтобы поблагодарить за все, что она дала им.
Они знали, что не могут помешать ей уйти из жизни, — они просто хотели быть с ней до самой ее смерти.
— Я люблю тебя, — прошептала Лиз в последний раз, когда дыхание девочки остановилось. — Я люблю тебя, — эхом повторила она.
Энни покинула их, улетела на крыльях ангелов. Небеса забрали свой дар обратно. Энни Уиттейкер стала духом.
А ее брат, ни о чем еще не зная, спал в коридоре, вспоминая ее и думая о ней, и сердце его переполнялось любовью, как и у его родителей. Ему снился день накануне Рождества, когда они с сестрой, лежа в снегу, изображали ангелов — и теперь она действительно стала одним из них.
